не может сейчас принять ваш звонок».
Лучик тепла умирал под преобладающей силой вселенского холода, и остывал порыв. В своем оцепенении Вадим еще нашел силы ответить, когда кто-то спросил его, не нужен ли билет на Киев, с отправлением через пятнадцать минут:
– Да, конечно. Я беру…
Глава 16
Большая полная луна вальяжно выползла из-за тучи и разжижила матовостью прохладную темень августовской ночи. В мертвенно бледном свете роса, густо покрывшая лес, поляну, броню бронетранспортеров, автомат и шинель Вадима, заискрилась, и, казалось, весь мир покрылся инеем в летнюю ночь.
Нагретая за день сталь остыла и уже тянула тепло из тела. Вадим поежился, отвалился от бронированного бока машины и, закинув автомат дальше за спину, пошел наматывать круги по периметру стоянки. Он был часовым во вторую смену – от двух до шести. Обычно, часовые на посту несут службу по два часа. Но здесь охрана трех учебно-боевых БТР-60ПБ скорее походила на присмотр бахчи без арбузов. Техника, конечно, военная и все такое, но если и впрямь охранять надо, то соответственно вооружите караульного. А то дали автомат без патронов, еще и его таскай да сторожи.
Молодое пополнение взвода БТР 105-го пограничного полка проходило переподготовку на водителей колесных бронетранспортеров в учебном центре немецкой пограничной части, расположенном в местечке Тойпиц, километрах в сорока от Берлина. Немецкие пограничники считались братьями по оружию, но личные контакты с ними были строго-настрого запрещены, только организовано и под присмотром. На общей стоянке учебно-боевой техники советские сторожили три свои стальные коробки, а немцы присматривали за несколькими своими. Именно присматривали, видимо, чтобы «Рус-Иван» не открутил чего-нибудь. Немцы менялись через каждые два часа. Сменщик приходил без разводящего, будил дрыхнувшего в утробе бронемашины коллегу, занимал там его место, а тот плелся досыпать в казарму.
Толстяк, сменивший проспавшего два часа часового, долго возился в стальной коробке, укладываясь. Но вдруг Вадим услышал:
– Камерад! Эй, русский!
Вадим обернулся на голос. Немец в проеме бокового люка махал ему рукой, а в другой руке держал банку, видимо, с консервами. Вадим заколебался – подойти, не подойти. Он не то чтобы жаден был на это угощение – кормили здесь прилично, но запрет на все и вся порождал желание нарушить эти бессмысленные, по его разумению, табу. Вот назло. Вот вы мне – нельзя, а я вам – назло. Втихаря. Как фига в кармане. Оглянувшись на всякий случай, подошел к немецкой бронемашине.
– Битте, камерад. – Немец протянул Вадиму открытую банку консервированных персиков. – Клаус, – направил палец себе в грудь.
– Данке. – Вадим с трудом вспоминал школьный немецкий. – Ихь – Вадим.
– О-о! Вадим! Гут. Битте, Вадим. Кушайт, Вадим. – Добродушное, в веснушках, лицо немца расплылось в улыбке. Он был рыжий и полный – типичный солдат вермахта из советских фильмов. Даже пилотка почти, как у нацистов, только небрежно брошенный под