обыденность – тоска зеленая до тошноты. Как любит, скучает, как жить не может без нее. Но после ночного разговора с Валентином на всех подобных заклинаниях ощущался неизвестно откуда появившийся тлен банальности.
Действие! Нужно было действие – как точка невозврата. А для действия нужна была цель.
Взял обтрепанную книжку без начала и конца. Глаза заскользили по словам какого-то заумного монолога. Мозг не улавливал смысл. «…Молодость! Молодость! В мире нет ей ничего равного!..» «…Так пользуйтесь же своей молодостью, пока она не ушла. Не тратьте понапрасну золотые дни…»«.. Живите! Живите той чудесной жизнью, что скрыта в вас. Ничего не упускайте, вечно ищите все новых ощущений! Ничего не бойтесь! Ведь молодость ваша пройдет так быстро. Простые полевые цветы вянут, но опять расцветают. А к нам молодость не возвращается…»
Вадим закрыл глаза.
Зачем он здесь, в этом в этом пропахшем дымом буроугольных брикетов чужом городе? Ищет новых ощущений, совмещая этот поиск с «выполнением почетной воинской обязанности», которую не обойти? Нашел? Ну, и как? Это то, о чем мечтал сопливый мальчишка, зараженный соляровым смогом от проходящих танков, которых возвел чуть ли не в ранг божеств в детстве?
– Бут, тебе письма! – В дверь просунулась голова салаги со второго этажа. – В процедурной, у дежурного.
Вадим зашлепал тапками по винтовой лестнице на первый этаж.
– Приберешься здесь, тогда получишь. – Ефрейтор со змеями на петлицах был его, Вадима, призыва, но уже чувствовал свой статус и упивался им. Если бы не письма, послал бы Вадим его подальше.
Поелозил кое как мокрой тряпкой, раздражаясь, – и так чистота в процедурной почти стерильная. Ефрейтор удовлетворился послушанием. Одно письмо было от Люды, другое – от матери. Сладкое – на десерт, Вадим распечатал письмо из дома и присел на кушетку.
Если бы не материнский почерк, можно было бы подумать, что это письмо не ему – настолько невозможной, не укладывающейся в голове была весть из дома. Голову сдавил железный обруч и хотелось завыть от вселенской несправедливости. Вадим вспомнил, как заголосила при прощании бабушка: «Ой, не увижу я тебя больше-е-е!» Не ударило током тогда ее причитание, другим был озабочен – как бы не вернули с призывного пункта. А она чувствовала, что внук увидит ее уже неживую, увидит на похоронах. Не увидел.
«Ах, вы суки! И власть ваша сучья и порядки – сучьи! Значит, бабушка для вас – «НЕ БЛИЗКИЙ родственник»?! Значит, внука на похороны отпустить – обеднеете или безопасность страны пострадает?! Отпуск, оказывается, заслужить надо, им наградят, когда прогнешься?! А на похороны родного человека – «не близкий родственник»?! А кто определяет – «близкий, неблизкий»? Что, есть такой закон дебильный ваш?!»
Лучше бы мать не писала, что ей ответили в военкомате. В висках молотило. Вадим сжал руками голову. Утробный стон прорвался сквозь стиснутые зубы. Слезы не унижали, хотя плакал он последний раз в детстве.
– Что?