их оркестр оказался в Мексике. Там он подбивает для компании другого музыканта. Тот соглашается, и они ломятся «в убежище».
Янки были всегда рады любому антисоветчику. Их перевозят в США. Там «борцы с коммунизмом» просят цэрэушников устроить их в престижный оркестр. Те говорят, что у них нет власти влиять на руководство музыкальных групп: «Начните сначала играть в ресторане. Талант проявится, продвинетесь дальше». – «Как, разве мы для этого бросили СССР, чтобы играть в ресторане?» Через неделю наши музыканты являются в советское посольство в Вашингтоне и просят, чтобы родина их простила. Они возвращаются в Ленинград, клеймят по телевидению американский образ жизни, безработицу (которую, правда, за неделю не успели увидеть). И за то, что они хорошо поработали на ниве контрпропаганды, им дали наименьшие срока – что-то около 5–6 лет (учитывая раскаяние и т. д.). И вот теперь меломаны отсидели срока за измену родине. Забегая вперед, скажу, что вскоре после освобождения они легально покинули СССР по израильской визе.
Я оставляю в стороне свое отношение к беглецам, но спрашивается: зачем было сидеть 5 или 6 лет, чтобы затем снова осуществить задуманное? Слишком часто приходилось встречать людей, совершенно беззаботных к своей судьбе, к жизни, которая дается один раз. Я не говорю за себя, за других политических в точном смысле этого слова. Мы боролись за идею и сидели, на наш взгляд, не напрасно. Но все эти многочисленные беглецы, перебежчики, алкавшие лучшей доли, – как легко и беспечно относились они к Богом данному бытию!
Впрочем, еще великий Достоевский открыл один из законов человеческой природы: самое дорогое и важное для человека – свое собственное хотение, свой, хотя бы и дикий, каприз. Дайте ему «по своей глупой воле пожить». И еще полбеды, если человек губит только себя. Но вспомните народников, народовольцев, эсеров, большевиков. Они-то мечтали не только себя, но и весь народ заставить жить по их «глупой воле». 18 миллионов 700 тысяч человек, или 12 % населения России, Ленин и Троцкий истребили только в первые 5 лет революции.
Мир ощущений заключенного, севшего повторно, заметно отличается от психологии первопроходца: все заранее известно, все заведомо знаешь, ко всему привык. Когда тебя везут в зону и ты слышишь за стеной своего «купе», своей клетки, говор блатных, становится тошно. Один и тот же монотонный мат, одна и та же феня (жаргон), одни и те же, как бы шокирующие нормальное общество выражения. «Все это было, было, было…» Банально, серо и скучно.
В 70-е годы в системе исправительно-трудовых лагерей появилось новшество: «локалки». Вся зона разбивается на отдельные бараки, каждый барак огорожен колючей проволокой от других. За перелезание проволоки не убьют, но накажут. В политлагерях Мордовии локалки как таковые не ввели, но больших зон по 2000 человек, подобно 11-й и 7-й, не стало. Весь второй срок я отбыл только в двух местах: на 19-й зоне (300–400 человек, потом стало еще меньше, многих увезли в пермские лагеря) и на «тройке» в Барашево (там вообще было смехотворно мало – 80, а порой