от бешенства глазами наезжает он на Терри.
– Это был тонкий баланс, – кивает Терри и, кажется, даже не замечает, что Стиви кипит от злости. – Я хотел, чтобы речь была достойной Алека и в то же время примирила семью с утратой. – Он самодовольно кивает. – Не хочу показаться нескромным, но, по-моему, я справился. – Терри достает свой телефон и начинает листать фотографии. – Я немного пофоткал на мобильник, типа как у этого хера, Дэмьена Херста. Зацени. – И он тыкает экраном в лицо Стиви.
Стиви никогда не был близок с Алеком, но смотреть на голову отца, вмерзшую в глыбу льда, с желтой блевотиной, тянущейся изо рта, – это уже слишком.
– Я не хочу на это смотреть! Проваливай отсюда к хуям собачим!
– Да ладно, приятель! Примирение!
Стиви бросается на Терри, чтобы выхватить телефон, но Терри толкает его в грудь, и Стиви, спотыкаясь, пятится.
– Перестань, чувак, хватит устраивать представление… Это день Алека, вообще-то… – предупреждает Терри.
– НАХУЙ… ИДИ НАХУЙ, ЛОУСОН! – запинается Стиви, пока двое родственников берут его под руки и оттаскивают в сторону. – Сукин, блядь, сын, ненормальный… да вы посмотрите, что у него в телефоооооне… – Голос Стиви достигает предельной громкости, он протестует, но его отводят в другой конец помещения.
Терри оборачивается к Мэгги:
– Стараешься примирить этих долбоебов, семью то есть, с утратой, и никакой, сука, благодарности!
– Ты сумасшедший, – произносит Мэгги, и это не комплимент, она не верит своим глазам. – Ты не изменился!
– Все по-честному, – с гордостью произносит Терри, но Мэгги уносится в другой конец паба, чтобы утешить двоюродного брата.
Она всегда была высокомерной телочкой, думает Терри. К тому же Стиви никогда не ладил с Алеком, что за лицемерие, корчит из себя скорбящего сына!
На этот раз взгляд Терри поймал Пуф и теперь направляется к нему. Пуф редко надевает что-то, кроме дорогих дизайнерских костюмов и расстегнутых рубашек, при этом вид у него всегда слегка замусоленный. Словно он проспал в одежде всю ночь и его только что привели в чувства. Это впечатление усиливается тем, что Пуф почти слеп, и его постоянно сощуренные, как у крота, глаза дополняют его сонный видок. Для человека, которому насилие доставляет патологическое наслаждение, он невероятно опаслив во всем, что касается его глаз. О лазерной коррекции не может быть и речи, он не решается даже вставить контактные линзы. Кроме того, Пуф страдает от чрезмерного потоотделения, поэтому его одежда скоро начинает выглядеть неопрятно. Он довел до отчаяния лучших портных Эдинбурга (и даже Лондона); как бы они ни старались, проходят три-четыре часа – и из щеголя он превращается в неряху. Молодой подручный Пуфа, чье лицо сделано из одних острых углов, стоит, прислонившись спиной к кирпичной колонне в центре паба, держит в одной руке выпивку и украдкой осматривает женщин из тех, что помоложе.
Терри поворачивается к Пуфу. Он вспоминает, как в семидесятые в старшей школе Форрестера всех подряд обзывали «пуфом». Тогда только «задрот» мог сравниться с «пуфом» в расхожести среди оскорблений. Но Пуф