Надо было уйти. Но он не в силах был двинуться. Он понятия не имел, хорошая это картина или плохая. Наверное, хорошая, хотя низ не дописан и рисунок внизу беспомощный, какая-то каша… Он почувствовал, как Романов нетерпеливо теребит его.
Ему хотелось выгнать его, остаться одному, что-то обдумать. Свиделись! Не надо было ехать сюда. Вся затея от начала до конца была бессмысленной.
– Да, это она, – глухо и твердо сказал Крылов. – Теперь я понимаю…
Романов благодарно стиснул его руку.
– Я вам первому показал. А как фон? Хорош? Неумолимый цвет. – Он бормотал как одержимый. – А лоб? Одним махом. Весь смак в этом сочетании. Рука, какая у нее рука. В глаза я еще дам красным. А рука не смущает? Только бы кончить. Я еще задумал. Я много задумал…
Тонкие грязные пальцы его бегали по холсту, трогали живот, ноги Наташи. Объясняя, что и как будет дописано, он схватил кисть, тюбик с краской.
– Не трогайте, – сказал Крылов.
Романов посмотрел на него, как глухой, кисть выпала, он растопырил пальцы и уставился на них.
– Дрожат, – тихо сказал он. – Уже неделю не могу работать. Дрожат. И не в состоянии…
– Вам не надо пить. Романов покачал головой:
– Не из-за этого. Боюсь. А вдруг обругают? Обвинят. Я сам хуже всякой критики. Привык. Все заранее прикидывал – кто что может сказать. Вероятно, и не скажут, а я все равно страхуюсь. Страхуюсь – это от слова «страх». Главное – уравновесить, привести в ажур. И сейчас хочу уравновесить – нет, не получается, знаю. Думаете, я не вижу, что уже порчу? Когда она ушла от меня, я с горя как начал этот портрет по памяти, без оглядки, словно прорвало, а потом опомнился, и вот сколько…
– Она ушла? Как ушла?
– Ушла. Сына взяла. И вот сколько я… – Романов остановился, подозрительно вглядываясь в Крылова, как будто кто-то стер мутную пленку с его глаз. Щеки его медленно втягивались, из стиснутого в руке тюбика выдавливалась краска. Веселый ярко-желтый червячок выползал, удлинялся и, покачавшись, смачно шлепнулся на пол.
– Так это вы? Крылов кивнул.
Словно защищаясь, Романов швырнул в Крылова тюбик, не попал, схватил табурет, Крылов не шевельнулся. Романов повертел табурет, зажмурился и бросил. Табурет больно ударил Крылова в коленку.
Затем Романов сел на кушетку, стиснул виски, закачался взад-вперед. Все это напомнило дурную пьесу. «Интересно, как они выкарабкаются из этой пошлятины, – подумал Крылов. – Ситуация! А черт с ним, лишь бы узнать, где Наташа».
– Вот и познакомились, – сказал Крылов. Романов поднял голову.
– Простите. Нервы и прочее. – Он повертел пустую бутылку. – Я думал, вы из Дворца культуры. Очень смешно.
– Я вам говорил, – сказал Крылов, – вы не слушали. Романов передернулся.
– А-а-а, так даже интереснее. Значит, вот вы какой. – Ухмыляясь, он оглядел Крылова. – И что это она в вас нашла? Физиономия у вас примитивная. Ситчик в горошек. Неудивительно, что я вас за администратора… Ситуация.
Так неожиданно было, что Романов произнес то же самое слово, что Крылов чуть не рассмеялся.