жёсткие, с узкими подлокотниками, с которых соскальзывали локти. Сон был цветной, весь изрезанный вспышками цветных софитов, и странный. Будто плыла она на каком-то теплоходе по реке мимо города в красочных огнях рекламы. Стояла у стеночки на дискотеке на палубе, наблюдая за пляской радужных огней, скользящих по лицу, точно крылья ночных бабочек. Глядела, как дёргаются человеческие тени на стене напротив неё; лица танцующих в толпе тоже были почему-то стёрты, но все фигуры хорошо различимы, только дрожали яркими пятнами, точно смотрела на них сквозь слёзы. Никто не приглашал её. Поэтому она стояла и смотрела на тени, чтобы не встретиться с кем-нибудь глазами, с тем, кто прочитает её печаль. И вдруг кто-то в чёрной маске подошёл к ней, поклонился и потянул за руку, да так сильно, что она почувствовала, как наклонился теплоход. Её держали за руку очень осторожно, но в то же время она ощущала, что её тянут куда-то к наклонившемуся борту – и она уже буквально скользит по наклонной плоскости, будто по накатанному льду. И вдруг чувствует, что по её ногам уже бежит холодная вода; вода становится всё выше и выше, вот она уже доходит до щиколотки, вот подхватывает холодными руками её колени – и она понимает, что пароход медленно погружается в неизвестность, всё так же освещённый огнями софитов, только тени на стене сбились теперь в одного орущего многорукого зверя, медленно съезжающего к накренившемуся борту. Она встряхнула головой и очнулась. Владимир осторожно держал её за руку, большим пальцем поглаживая тыльную сторону её ладошки.
После спектакля он пошёл провожать её домой. Говорили ни о чём. Смеялись лениво, смех спотыкался и разбивался о стену молчания другого. Она с удивлением для себя поняла, что не знает, о чём же ей с ним говорить. Молчать было неловко. Подумала, что молчать с кем-то другим, скажем, с тем же Петей, – это было вполне нормально. Хотела рассказать о преподавателях, но побоялась, что всё это будет озвучено дома. Стала рассказывать байки об учителях школы. Но путь до дома всё равно оказался очень коротким. Остановились перед её подъездом. Владимир осторожно взял её лицо в свои ладони. Глаза его были чёрные, почти совсем без радужки: туннели, в которых можно потеряться. Отвёл непослушную прядку на щеке за ухо и осторожно поцеловал в губы: нежно, как ребёнка, будто лёгким пером, потерянным из птичьего крыла, провёл по губам. И она поняла, что пропала…
У них начался период разговоров по телефону. Владимир теперь почти всегда брал трубку. И даже как-то незаметно нашлись темы для беседы. Теперь она чаще всего просто рассказывала, что у неё случалось в университете или дома. Правда, информацию приходилось передавать дозировано, всё время помня о том, что её могут передать Наталье Ивановне. У Владимира был какой-то неисправный телефон. Она то слышала его хорошо, то его голос начинал звучать, как по межгороду и даже хуже, – и тогда она с напряжением вслушивалась в его голос, пыталась понять, что он говорит. Просила поправить телефонный шнур. После этого его речь становилась настолько