с овощным супом и чаем.
Пока Бродвуд ел, доктор Уилкокс измерял его температуру и давление, проверял реакцию зрачка, стучал по коленям, проделывал другие, порой загадочные манипуляции, бормотал без устали о том, как быстро и хорошо Бродвуд восстанавливается, говорил о слабости и пролежнях, плел еще что-то совершенно непонятное, изредка снисходя до ответов на вопросы Бродвуда.
Выяснилось, что Бродвуд находился в больнице доктора Уилкокса без малого семь недель, что все это время он был в бессознательном состоянии, что его кормили через трубочку, обмывали, сменяли ему белье и одежду, не особенно, впрочем, надеясь, что он однажды придет в себя. Доктор Уилкокс также заметил, что ранения Бродвуду лечил не он, что Бродвуда доставили с уже промытыми и зашитыми ранами, а он, Уилкокс, лишь снимал швы.
Еще один занимательный факт: настоящей фамилии Бродвуда доктор Уилкокс не знал, он называл Бродвуда Боуэном. Эта же фамилия значилась во врачебных документах наряду со званием не полковника, а лейтенанта. Слова доктора Камминса о том, что персоналу больницы было настрого запрещено общаться с Бродвудом, если вдруг он очнется, также были правдой. Но Доктор Уилкокс заявил, что никто, ни секретная служба, ни премьер-министр, ни даже сама Королева ему не указ, и что он будет делать, что пожелает и во что бы то ни стало, проведет обширное обследование невероятно важное, по его мнению, для науки грядущего.
Неоднократно заходила Эшли, молчала, сутулилась, делала, что требовал от нее доктор Уилкокс, и спешила уйти. Кайл Камминс заглянул лишь однажды и то не прошел дальше дверного проема, стараясь даже не глядеть на Бродвуда, бросил, что Кросс уже в пути – и был таков. Бродвуда избегали, точно прокаженного. Все, кроме доктора Уилкокса, сумасшествие которого после пятнадцати минут пребывания с ним наедине, уже не вызывало сомнений.
Бродвуду оставалось ждать таинственного Дилана Кросса, который должен был пролить свет на все эти странные обстоятельства – чем он и занимался, коротая время едой и выполнением различных нисколько не обременительных требований доктора Уилкокса. Во имя науки грядущего и, вероятно, для своего здоровья.
Доктор Уилкокс говорил, что мышцы практически не успели атрофироваться, уже завтра Бродвуд сможет самостоятельно передвигаться, а недели через две полностью восстановится.
Опять заглянул Камминс.
– Кросс здесь, – бросил он. – Уже поднимается.
Доктор Уилкокс промычал в ответ нечто невразумительное, Камминс собирался уйти, но не успел – посторонился, впуская в палату пожилого джентльмена, рослого, широкоплечего, с грубыми чертами лица, основная часть которых так или иначе была связана с носом – мощным, крайне замысловатого рельефа. Носатый этот джентльмен был в сером костюме-тройке и при галстуке. Через левую его руку было перекинуто такое же серое пальто, а в правой он держал длинный зонт. Это, по всей видимости, и был тот самый Дилан Кросс.
– Возьми-ка, – он сунул пальто и зонт Камминсу. – Повесишь в холле.
Кайл Камминс безропотно принял вещи пришельца, нервно кивнул