мюнхенскую песенку «О, Сусанна». Я никого еще не знал по имени, кроме Пабло Пикассо, на которого мне указали. Впервые я увидел здесь Эренбурга, о нем я был уже достаточно наслышан. Худой, высокий. Шляпа на нем такая, будто он мыл ею пол. Похож на Рембо. Он курил трубку, что-то весело изрекал…
С тех пор все свободное время, а его было больше, чем достаточно, я проводил в «Ротонде», ходил туда каждый день. Она приковала меня к себе, стала моим домом, как и для многих поэтов и художников. У меня появились здесь друзья, угощавшие меня, голодного, чашечкой кофе, а чаще абсентом, от которого я с ног валился. Сначала это была группа скульпторов – Инденбаум, Чайков, Мещанинов. Меня зазывали за другие столики, расспрашивали о России. Однажды меня поманил к своему столу какой-то буржуазного облика безукоризненно одетый человек. Угощал меня, начал о чем-то расспрашивать. Иностранец, а я кроме русского, никакого языка не знаю. А потом меня осаждали вопросами: «Что вам говорил Томас Манн?» – «Да я и не понял его… Это был Томас Манн?»
Что же собой представляла «Ротонда»? Кафе, расположенное на углу бульваров Монпарнас и Распай, состояло из двух отделений. Одна часть во всю длину занята оцинкованной стойкой, парижане называли ее просто «цинком»: «Выпить у цинка», «Занять столик у цинка». Стоишь у «цинка», и перед тобою играет переблеск на темно-зеленых бутылках самой разной формы. В них апперетивы, крепкие напитки. На левом краю «цинка» на фоне высокого никелевого самовара, в котором почти целые сутки варился кофе, выделялась стройная фигура женщины бальзаковского возраста – жены владельца «Ротонды» – мадам Либион, сидев-
шей за кассой. Перегородка из богемского стекла отделяла «цинк» от основного зала: в стены инкрустированы зеркала, вдоль стен во всю длину – удобные, мягкие, обитые кожей сиденья; мраморные, с розовыми прожилками столешницы на треногах. Три, иногда четыре гарсона, обслуживают клиентов. Высокий, сутулый, густобровый брюнет Антуан. Пышные усы по-гальски свисают тонкими концами почти до подбородка. Добродушный крестьянин, умеющий ладить даже с самыми безденежными клиентами. В противоположность ему, Гастон не лишен элегантности. Тонкие черты лица. Весьма холоден с теми, кто не пользуется кредитом владельца кафе месье Либиона. Мишель – коренастый полный человечек, расторопный и живой. К делу подходит практически. Если у тебя в кармане несколько су и ты можешь заказать себе лишь чашечку кофе, а собираешься просидеть здесь целый вечер, за столик Мишеля лучше не садиться. Если Гастон при этом только скривит недовольно физиономию, то Мишель бесцеремонно несколько раз даст тебе понять, что пора и честь знать. И, наконец, сам владелец кафе – седой рослый человек лет шестидесяти, плотная представительная фигура, слегка прихрамывает, держится бодро. Это форменный ментор, буржуа, душа и меценат своей многочисленной клиентуры, сплошь состоящей из прекрасных натурщиц, поэтов, художников и скульпторов вольных академий Шеврезской улицы, людей разных языков и состояний, которых судьба привела сюда с разных