небо скрывало от пассажиров вечность.
III
Миша потянул руки к любимой сестре, но та обхватила голову и не смотрит на него. Обида сдавила Снежане виски. Как будто она вернулась в детство, как будто опять день рождения, она проснулась в поезде, на верхней полке, а родителей нет, – и страх пробирает до костей.
Как же холодно было в то утро в грохочущем вагоне. Снежану разбудила женщина-ягодка. На полке Саньки Гацко, отвернувшись к окну, с глазами полными слёз, сидела его временная подруга. Распухшие губы и щёку она прикрыла белым носовым платком, которым весь вчерашний день Ипатов промокал свою лысину.
Снежана захныкала и позвала папу, а женщина-ягодка потянула её в туалет. Снежане были омерзительны чужие руки, снующие по пуговицам на её кофте и затягивающие шнурки на её кроссовках, новых, из «Детского мира» Москвы.
Пороху добавила проводница, высокая женщина с обиженным лицом и яркими, как огонь, губами. Она ввалилась без стука, по-хозяйски плюхнулась на полку рядом с девушкой Гацко и, окинув взглядом купе, выдала:
– Это ж надо! Таким уродинам, алкоголичкам – и мужья, и деньги. И дети. Девочка – вон какая красивенькая! Принцесса. А нормальным бабам, – проводница бросила на столик сложенные вдвое билеты, – дети только, в лучшем случае.
На прощанье хозяйка вагона так хлопнула дверью, что пассажирки подпрыгнули.
В соседнем, мамином, купе, проводница тоже грохнула дверью, и Снежана услышала голос папы. Никто не смог удержать её. Девочка-принцесса ворвалась в купе и закричала. На нижней полке чадит чудище с фиолетовым глазом и подушкой вместо лица – пугало болотное. Вдруг оно зашевелило бровями и назвало её «доча». От смрада, исходящего от чудища, тошнило.
Дядя Саша и Санька раззявили рты. Отец завопил: «Сволочь!» – и швырнул чудище мордой в скрученный на полке матрас. Снежане показалось, что её позвоночник плавится, она стала оседать. Отец подхватил её на руки и вылетел из проклятого купе.
В это мгновение поезд дёрнулся и встал. Две реки, встречающая и прибывающая, бурными потоками хлынули навстречу друг другу, Янович заметался, но на помощь пришла хозяйка вагона. Отца и дочь она укрыла в своём крошечном купе для проводников.
Время остановилось. Отец и дочь обняли друг друга, Снежана спряталась на груди любимого папы и желала только одного – быть вместе навсегда. Но к двери подкрался белый заяц и мягкими лапами обнял Снежану, щекотнув ей нос пушистым ухом.
– Вас ждут, – сказала проводница с обиженным видом, кивнув в сторону окна и оставляя зайца в руках Снежаны.
Будто в замедленной съёмке, отец повернул голову к стеклу и увидел на перроне доктора Георгиева, укутанного по самые уши в белый шарф, а рядом с ним своих замов, двух Саньков, сжавшихся от осеннего холода, небритых, с голым шеями.
И тогда, и сейчас Полина Лазаревна алкоголиком себя не считала и спустя