с сиротливыми, безликими, убогими домишками-лачугами, крытыми блёклой соломой, замурованными до крыш серым снегом. Только-только стало пригревать весеннее солнышко, снег ещё не начал активно таять, но уже потемнел от проявившихся пыльных наносов, всё вокруг было тревожно печальным. В голове моей застряла горестная мысль: «Как же мы теперь будем жить без Сталина? Кто о нас теперь будет заботиться, думать о нас?» Вспомнилось, что классный руководитель рассказывал однажды на классном часе, как в Америке относятся к неграм – их линчуют. Моё детское воображение ошеломил его недавний рассказ про то, как в Америке казнят чернокожих жителей. Снимают купол черепа, под ним находится тонкая оболочка, которая закрывает мозг. Палачи-мучители капают на плёнку крепкий раствор соли с интервалом в двадцать минут. Это доставляет человеку дикую боль, он корчится в муках, на лице жуткие гримасы, а истязатели спокойно смотрят, развлекаются, хохочут. Я размышляла, что вот теперь, без Сталина, придут злые американцы и будут так же издеваться над нами. Ужас! И заступиться теперь за нас некому. В отчаянной скорби придя домой, со слезами объявила с порога:
– Бабушка, Сталин умер.
Не знаю, было ли бабушке известно о смерти Сталина, но восприняла она моё горестное сообщение довольно для меня неожиданно:
– Старый был, вот и помёр. Один помёр, другой будя. Нашла об ком горевать. Будя реветь-то!
Такая реакции на моё горестное сообщение меня обескуражила. Директор школы плачет, а бабушка отнеслась к скорбному известию вообще без эмоций. Но я была послушная внучка, плакать перестала, но всё-таки очень хотела поведать ей о том, что теперь нас всех ждёт – об ужасных американцах. Но бабушка слушать не стала, у неё были свои неотложные дела – надо было кормить и поить скотину, чистить стайку[1], вытаскивать навоз, носить воду, сбрасывать с крыши снег, и она ушла.
Я взяла портрет Сталина, во всю страницу журнала «Огонёк», в коричневом исполнении – понятия не имею, откуда он у нас взялся, – силикатным клеем (клей использовался при стирке белья, продавался в больших флаконах) старательно наклеила снимок на кусок суррогатного картона от тарного ящика, рейсфедером аккуратно обвела по периметру чёрной тушью узкую полоску. (Тушь была в продаже разных цветов: чёрная, красная, зелёная, синяя, жёлтая, школьные работы по черчению выполнялись обязательно разными цветами туши.) Поставила портрет на угольник – полочку в переднем углу хаты, ранее, видимо, предназначавшуюся для иконы, теперь здесь лежали наши с сестрой школьные принадлежности. Довольная своей работой, села на старый сундучок для белья – справлять траур, размышляя о нашей несчастной доле, несчастном житье-бытье без Сталина.
В избу вернулась бабушка и присела у камелька[2] – отогреть озябшие руки и намокшие от снега рукавицы, увидела на угольнике лик вождя, молча подошла, взяла и бросила его на пол со словами:
– На что нужон, смотреть тут на него! Поп он и есть поп! Выставила