чем же?
«Обольстила бы эту твою Алену, влюбила бы в себя. За неделю бы управилась. У таких людей любовь сразу и навсегда, до первых ног, которые длиннее, и лучше держать их на коротком поводке… Но не суть. Так вот, влюбила бы в себя, а потом подала бы какую-нибудь историю, да позабористее. Чувство опасности и экстремальная ситуация сближают влюбленных. Она бы для меня в лепешку разбилась».
Так то для тебя.
Я прожила с Аленой в одном блоке уйму лет, и ей даже в голову не пришло положить на меня глаз. Не в ее вкусе, без изюминки, здорового цинизма и авантюрной жилки, полная преснятина.
«Вот если бы тебе измениться, – вздохнула Венька, – хотя бы чуть-чуть… Стать другой…»
«И каким образом? – непотребно заржал Нимотси. – Кожу, что ли, перетянуть с задницы на рожу? Может, посвежеешь и не будешь такой законченной идиоткой».
«Хорошая идея, – вдруг прорезался Иван, – и не только для этого конкретного случая. Действительно, хорошая идея. Для всех ты исчезнешь в своем прежнем качестве, а пройдет время, и всплывешь, как Борман в Аргентине, натурализуешься в богом забытом сеттльменте, но уже под другой личиной. Годится такой вариант?»
Это не вариант. Если ты имеешь в виду пластическую операцию…
«Фи, как грубо, – поморщился Иван, – я бы остановился на термине «легкая корректировка лица».
И что – прикажешь записываться на прием в Институт красоты и там подвергаться мучениям на глазах у всего доблестного ГУВД? Фильмам с подобными героями и сюжетными закидонами присваивают обычно категорию «Б», не выше.
«Зачем же Институт красоты, – вдруг сказала я себе, идя на поводу у своих мертвых друзей, как в былые времена. – Зачем – когда есть Лева Лейкинд? Мысль не такая абсурдная, как кажется на первый взгляд, – почему бы к нему не подкатиться?»
Лева Лейкинд был одним из Гулиных мужей и, кажется, неплохим пластическим хирургом. Этот совершенно неправильный московский еврей гекалитрами дул чистейший медицинский спирт, тащился только от «Лэд Зеппелина» и принципиально женился не на соплеменницах, а на самых отъявленных, самых отпетых «шиксах». В его обширной коллекции, кроме татарки Гули, были еще кореянка Соня, казашка Айгуль и мулатка, имя которой я напрочь забыла.
В Москве Лева был один как перст – часть его родни осела в Израиле, часть – в Америке, где-то под Чикаго. Несколько раз мы выпивали с ним в разных компаниях – уже после того, как он сбежал от Гули, оставив ей мальчика по имени Ленчик.
Я чем-то нравилась ему, он даже пару раз подвез меня в Бибирево и даже дал уговорить себя на кофе.
Но дальше кофе дело не пошло. И когда в следующий (и последний) раз я оказалась на попойке в его запущенной квартире на проспекте Вернадского, суть его интереса ко мне всплыла сама собой.
Он, как всегда, исподтишка наблюдал за мной целый вечер, а потом сказал: «Все-таки ты мне нравишься, мать».
Я не могла с легким сердцем сказать того же – Лева был не в моем вкусе: чудовищно густая копна черных