Елена Васильевна посылает в старицу князя Ивана Шуйского да дьяка Меньшого Путятина, которым повелевает опровергнуть зловредные слухи о заточении и под каким-нибудь благовидным предлогом выманить в гости к ней опасного деверя. То ли её посланцы худо стараются, то ли князь Андрей Иванович не так прост, только он требует, прежде чем седлать коня на Москву, письменных гарантий своей безопасности, точно не помнит, что уже не раз начиналось дело с самых надежных гарантий и неизменно кончалось насильственной смертью.
Гарантии, конечно, даются, и подпись на грамоте ставит многократно запятнавший себя предательством митрополит Даниил. Несмотря на этот чуть ли не символический, во всяком случае предупреждающий знак, Старицкий удельный князь бестрепетно предстает перед вдовствующей великой княгиней, смело начав с обличения: мол, верные слухи доходят, что на него в Москве готовят опалу. Правительница Елена Васильевна слегка возмущается и с женским коварством перекладывает вину на него самого:
– Также и нам доходит слух про тебя, что ты на нас сердишься, и ты бы в своей правде стоял крепко, а лихих людей не слушал, да объявил бы нам, что это за люди, чтобы вперед ничего дурного меж нас не стряслось.
Князь Андрей Иванович не называет имен, отвечает уклончиво, что, мол, так, ничего, про опалу ему показалось. Сделав вид, что удовлетворилась столь неопределенным ответом, правительница Елена Васильевна заверяет того, чьем место она занимает при Иоанне, что никакого злого умысла против него не имеет. Кажется, ей остается целовать крест на том, что князю Андрею Ивановичу никаких опал не грозит, однако напротив, именно ему она предлагает подписать крестоцеловальную грамоту в том, что он против неё ничего не имеет, что никогда не выступит против племянника, о чем уже не раз объявлял, что не станет верить слухам и сам станет передавать всё, что ни услышит о великом князе и его правящей матушке.
Мало того, той же крестоцеловальной грамотой удельный Старицкий князь должен наотрез отказаться от своего старинного права, идущего от прародителей, принимать в свой удел князей, бояр, дьяков, детей боярских и никого из иных, если они отъедут от московского великого князя, что должно явиться настоящим переворотом в отношениях между великим князем и всеми, кто сидит на уделах.
Видимо, уловив, что живым ему не уйти, если он заартачится, удельный князь Андрей Иванович безропотно целует крест, ставит свою княжескую печать на грамоте, которая лишает его самых существенных прав, с повинной головой возвращается в Старицу и сиди ещё более тихо, чем прежде сидел, возможно, решив больше ни под каким предлогом не появляться в Москве.
Вполне естественно, что его приводит в ужас смерть брата Юрия в темнице от голода, совместное преступление правительницы Елены Васильевны, конюшего Ивана Федоровича и боярской Думы. Он не может не понимать, что теперь московские власти примутся и за него: ведь он виноват в том, в чем и брат Юрий, то есть в том, что он по праву