жене избавляться от всякой дряни. А она все тянула наверх.
На полу клетчатыми коричневыми буграми скорчился старый плед. Марии здесь не было больше года. Она перестала вставать год назад. Кажется, год – это много. Можно привыкнуть, смириться и… подготовиться, что ли? Но что такое один короткий, стремительный год, если Мария была всегда, почти столько же, сколько он себя помнил. Он знал ее с девяти лет. Они были знакомы шестьдесят три года, женаты – пятьдесят два. Три недели назад ее увезли навсегда.
Нужно было выйти из дома и пройти сто шестьдесят семь шагов. Свернуть направо. Пройти мимо церкви. Оглядеться по сторонам. Перейти дорогу. Вот оно, кладбище. Узкая тропинка. Могильный камень. Мария. Она теперь там, а он здесь. Одинокий, маленький и ничтожный, как таракан.
Черт знает, зачем он полез в ту коробку. Обычная коробка для обуви, только очень большая. Конрад поднял крышку, ожидая увидеть пару стоптанных зимних сапог, но внутри оказалась бумага. Множество записок, свернутых в трубочку, с неровным краем, словно бы оторванных впопыхах. Попадались сложенные вчетверо листы из клетчатых тетрадей. Некоторые исписаны чернилами, другие – простым карандашом. На всех почерк Марии.
«Конрад сказал, что омлет опять подгорел. У меня жутко болела голова, но я все равно встала в пять утра, чтобы приготовить ему завтрак. Ужасно хотелось завизжать и хлопнуть тарелку об пол, но я сдержалась».
Когда это было? По почерку не разберешь. Мария провожала его на работу каждое утро. Конрад помнил зимний утренний полумрак, их светлую кухню, неизменные тарелки с синим ободком и керамический кофейник, под которым горела свеча, согревая напиток. Хоть убей, позабыл этот чертов омлет. Неужели и вправду он мог так сказать?
Конрад неуклюже опустился на плед. Часть листков из коробки высыпалась на пол. Не заботясь поднять, он наугад вынимал и разворачивал записки. В каждой какая-то жалоба. Грубое слово, отсутствующий взгляд, резкий жест.
Чаша грехов неумолимо давила на колени. Руки дрожали. Он думал, она была счастлива… Мария! Как же ты молчала все эти годы? Смутное воспоминание: жена рассказывает про мать. Та выговаривала все обиды воде. Что же Мария? Поверяла свои бумаге, так что ль выходит? Конрад с кряхтением поднялся, подобрал с пола выпавшие бумажки – все до одной, накрыл сверху крышкой и понес вниз. Устроившись за кухонным столом, приступил к анализу. Он всегда любил цифры, они утешали и успокаивали.
Он обидел Марию одну тысячу шестьсот тридцать восемь раз. Это много или мало? Они были женаты пятьдесят два года. В среднем выходит тридцать один с половиной раз в год. Не считая годы знакомства. Наверно, считать их не стоит. Тридцать один с половиной раз в год. То есть, раз в две недели. Примерно так. Он ничего, ничегошеньки не замечал.
«На обеде у доктора Конрад глаз не спускал с фрау Штольц. Она красивая. Модная. С модной стрижкой».
Мария, ты что? Неужели… Ты знала? Какой это год? Штольцы переехали в их город… Сколько? Лет тридцать назад? Тридцать пять. Конрад