отрезан изменниками – калединцами, в северных же губерниях хлеба для себя не хватает, так что нам здесь, петроградцам, приходится вести двойную борьбу – с буржуазией и с голодом…»
– Видали! – обернулся Федот к народу. – С буржуазией, то есть с такими, как Лопатин наш… да еще кое-кто. И с голодом…
– «Борьба становится страшно напряженной, – продолжал читать Веселов, – и ваша товарищеская поддержка нам необходима. Голод – это страшное орудие в руках буржуазии, и от вас, товарищи сибиряки, зависит не дать буржуазии воспользоваться этим орудием и восторжествовать над революцией. Товарищи сибиряки, мы просим вас, как ваши братья по крови и плоти, снабдите красный Петроград – это мозг и сердце великой русской революции – хлебом, и тогда дело свободы русского народа будет обеспечено…»
– Понятно, чего там… Красно написано, да только не для нас… – крикнул, не вытерпев, Игнат Исаев.
– Как не для нас, как не для нас?! – замахал руками Федот.
– Ясно все, Андрей. Сколь можем – поможем… – отчетливо сказал Авдей Калугин.
– Говори, по скольку пудов с каждого двора положено…
– С кого положено – пусть берут. А у меня нету хлеба… – не сдавался Исаев.
Андрей еще подождал, пока немного улягутся страсти. Потом проговорил:
– Нам надо собрать двести пятьдесят пудов. Мы распределили тут, кому сколько сдать… У кого только на семена осталось – брать не будем…
Последние слова Андрея потонули в поднявшемся гвалте. Кричали преимущественно зажиточные, и громче всех – Игнат Исаев:
– Видали – они уже распределили…
– А ты считал, сколь у меня хлеба?
– Вот те и Советы – грабят народ…
Демьян Сухов, молчавший до этого, вдруг сказал неожиданно для всех, обращаясь к Исаеву:
– Да ведь слышал же ты, Игнат Дементьевич, – люди в Петрограде голодают.
– А по мне хоть повсюду пусть подохнут… Ишь ты, жалостливый какой нашелся!..
Веселов закричал, перекрывая все голоса:
– Ти-хо! Спокойно, говорю!..
Шум медленно пошел на убыль. Не дожидаясь, когда он стихнет окончательно, Андрей проговорил сурово:
– Насчет хлеба разговор не шуточный у нас…
Петр Бородин не стал дожидаться конца собрания, побежал домой. Он с таким грохотом швырнул свою палку в угол, что Григорий, привычный к таким возвращениям отца, на этот раз удивленно поднял голову:
– Чего ты гремишь?
– Чего, чего… Хлеб отбирать будут, вот что! Господи, что за напасти на нас!!
– Кто будет отбирать хлеб, почему?
– Почему? Сходи на улицу. Народ расскажет тебе…
Григорий оделся и вышел.
Вечером Петр Бородин, отодвинув чашку с чаем, спросил у сына:
– Что же, Гришенька, делать будем? Может, закопаем хлебушек?
– Как ты закопаешь? Земля-то мерзлая еще.
– А как же быть тогда?
Григорий молча поднялся и пошел спать. Утром вывел из конюшни лошадь и стал запрягать.
– Куда? – высунулся было