случаях устраивают «трибунал». Томас знает об этом только понаслышке. За те недели, что он провел в школе, трибунала не было ни разу.
В классе Томас ведет себя рассеянно и получает выговор, когда не может перечислить четыре первоначала бытия согласно Аристотелю. Зато их бойко выпаливает другой ученик. Его не спрашивают, что означают эти четыре первоначала, как они применяются или какая от них польза; не спрашивают и о том, кто такой Аристотель, хотя в школьном коридоре стоит его мраморный бюст, неподалеку от портрета лорда Шрусбери, достопочтенного основателя школы. Да и в целом, как уже уяснил Томас, здесь больше заинтересованы в форме, чем в содержании, и от учеников требуется только зазубривать имена, даты и числа – так, чтобы они отскакивали от зубов. Пока что Томас считается весьма нерадивым учеником.
Во время обеда он едва прикасается к еде. Школьная столовая по форме и размерам напоминает часовню; в ней стоит жуткий холод. Декабрьские метели забросали окна снегом. Снаружи стекла укрыты белой пеленой, которая высасывает из редких солнечных лучей все тепло. С внутренней стороны из уголков металлических рам сочится холодная вода. Лужицы на полу замерзают и въедаются в некрашеные доски.
Обед состоит из ломтя жесткого мяса, скрытого под кучкой едва теплого гороха. Каждый кусок, который Томас подносит ко рту, на вкус как грязь; дважды он по ошибке принимается жевать вилку, и ее зубья больно колют язык. Посреди трапезы за стол Томаса присаживается Чарли, которого задержал после урока учитель. Наконец тощий дежурный оделяет его порцией малосъедобного окорока с желтоватой гороховой размазней.
– Что-нибудь слышно? – спрашивает он.
Томас качает головой:
– Ничего. Но ты только посмотри на них. Они все этого ждут. И ученики, и учителя. Всем не терпится увидеть второй акт.
Его голос звучит озлобленно, и вслед за словами из ноздри вырывается тонкое облачко дыма, слишком прозрачное, чтобы оставить после себя сажу. Чарли тут же разгоняет его ладонью. Он ничуть не встревожен. Почти никому не удается прожить день без единого проступка. Порой даже можно заметить, как учитель прикрывает ладонью струю дыма, льющуюся с его языка. Таких учителей любят больше – из-за своего несовершенства они ближе к ученикам.
– Домой тебя точно не отправят. – Чарли говорит так, будто сам в это верит. – Ты ведь только что приехал.
– Наверное.
– Он просто вызовет тебя в кабинет. Доктор Ренфрю вызовет.
– Скорее всего.
– Тебе придется рассказать все, ничего не скрывая.
И затем Чарли говорит то, о чем Томас думает с самого утра, но не смеет произнести вслух.
– Иначе тебя могут не взять на экскурсию.
Томас кивает, но ответить не может: во рту у него разом пересохло.
Экскурсия – только о ней он и слышит с момента прибытия в школу. Это исключительное событие: ничего подобного не случалось почти тридцать лет. Судя по слухам, на возобновлении экскурсий настоял Ренфрю, которому пришлось выдержать яростное