ная! И не надо хихикать – это не комедия. Хмуриться тоже не рекомендую – это и не страшилка. Вот, что-то среднее самое то – приветливый взгляд и простая улыбка. Потому что, хоть и мрачная, история эта тоже что-то среднее – в ней есть всё, как в жизни, а на жизнь всё-таки лучше смотреть улыбаясь.
Так вот, произошло это одним студёным октябрьским вечером, а началось – с телефонного звонка в полицейский участок. Шериф Каллахан сидел у себя в кабинете, положив на стол ноги в ковбойских сапогах, и смотрел чёрно-белый бейсбол по карликовому телевизору. Вздрогнув от резкого звона, он как следует чертыхнулся, отложил пончик, поправил свою широкополую шляпу и наконец снял трубку.
Звонила престарелая мисс Фицджеральд, которая ни черта не разбирала, когда ей кричали на самое ухо, зато слышала всё, что творилось в домах по соседству. В трубке пиликала какая-то музыка, скрипела старушка и свистела её беззубая болонка. Так что ответственному шерифу даже пришлось выключить любимый бейсбол, чтобы понять, в чём дело.
А оно заключалось вот в чём. Соседи мисс Фицджеральд – мистер и миссис Пиккенс – были людьми творческими, эксцентричными и независимыми, по-нашему – того. Днём они в едином порыве умиротворённо писали картины, музыку, стихи да и вообще всё, что только можно, а также всё, что категорически неприлично писать. По вечерам же экзальтированная парочка закатывала друг дружке такие скандалы, что гремело во всю Джон-стрит, по-нашему – ивановскую. Возвышенные натуры, что с них взять! Каждый день их художественные взлёты и экзистенциальные падения повторялись прямо-таки с акробатической точностью – именно это и стало причиной тревожного звонка мисс Фицджеральд: сегодня вечером из логова Пиккенсов (sic!) не доносилось ни звука и свет ни в одном окне не горел. Такая вот чертовщина. Конечно, они могли куда-нибудь отбыть – благослови Иисус, надолго. Да только не надейтесь – их семейный Форд 91-ого года выпуска стоял на лужайке перед домом. И никаких сомнений тут не было – это точно их страшилище, прегадкого жёлтого цвета и с нахальными красными буквами во весь багажник «ДВ», то есть первыми буквами их имён, которые и произносить-то противно.
Каллахан три раза поблагодарил мисс Фицджеральд за проявленную бдительность, а когда понял, что она ничего не расслышала, от всей души пожелал ей скорейшего сна в гробу и повесил трубку. Посмотрев в телефонном справочнике номер Пиккенсов, он позвонил им, но ответом ему были лишь долгие гудки.
Шериф хмуро глянул на пончики, которых осталось целых 13, затем включил телевизор и, сделавшись ещё суровей, быстро выключил – не прошло и половины игры. Он мог бы отправить на вызов своего помощника Смити, да беда в том, что сегодня Каллахан по-отечески отпустил его с совместного дежурства к семье в честь Дня благодарения. Всё равно в их захолустном городишке не случалось ничего серьёзней праздников и похорон (потому-то шериф и осел здесь, чтобы спокойно скоротать закат своей долгой карьеры). И вот случилось. Случилось то, что теперь этот носатый индюк Смити трескает индейку в тепле – чтоб ему самому треснуть! – а шефу придётся идти на холод и проверять чёрт знает что.
Ему хотелось бы думать, что, в сущности, ничего странного в длинных гудках, тёмных окнах и тихом доме Пиккенсов нет, но не тут-то было. Каллахан сам жил на Джон-стрит – и всё это в самом деле было очень подозрительно. Выругав мисс Фицджеральд, чету Пиккенсов и помощника Смити, а потом ещё раз в обратном порядке, он натянул кожаную куртку с золочёной бляхой и овечьим подбоем – и отправился исполнять свой непростой служебный долг.
В этот праздничный вечер, когда горожане сидели со своими семьями за домашним столом и… и помощник Смити тоже, чёрт бы его разобрал! – этим вечером дом Пиккенсов выглядел как-то особенно мрачно. На его бледном фасаде не светилось ни единого огонька, а на крыше вертелся флюгер в виде ржавого кота с погнутым хвостом и жалобно поскрипывал, словно сам был живой, а хвост его – уже нет.
Шериф позвонил в дверь, но ему не открыли. Тогда он обошёл дом кругом и обнаружил, что одно окно в первом этаже разбито. Дело было явно тёмное, он щёлкнул фонариком и посветил в чёрную пасть окна, скалившегося блестящими осколками.
Как ни старался Каллахан, ничего рассмотреть ему так и не удалось. Он раз-другой позвал Пиккенсов и, не получив ответа, решился на отчаянный шаг – вторгнуться на частную собственность. Он по рации сообщил о своём намерении диспетчеру Скрабблу, но и тот не отозвался. Версии было две: либо тут и впрямь творилась какая-то чертовщина, либо Скраббл променял свою ночную смену на «Ночную смену» Стивена Кинга – сидя на служебном унитазе. Второе показалось шерифу куда более вероятным. Он сердито сплюнул себе под ноги и принялся за дело.
Каллахан осторожно вытащил из нижней части рамы крупные осколки, затем постлал куртку и, буркнув «джеронимо», нырнул в стеклянную прорубь морским котиком. Нет, не спецназовцем по-нашему, а лаптевским моржом.
Внутри темень была хоть глаз не отрывай, а тут ещё фонарик замигал и вовсе погас. Это уже, вне сомнений, была сущая чертовщина, а значит, дальше с шерифом должно было произойти нечто ужасное. Решив не испытывать судьбу, он нащупал выключатель, стукнул по нему кулаком и – зажмурился. Но не от колкого света, нет. Он наконец