Но никто не верил, что фашисты смогут дойти до Ростова. Однако война началась как-то не так. В газетах леденящие душу рассказы о зверствах фашистов, шпионах и диверсантах. Возвращаемся с мамой от родственников. На остановке трамвая какой-то раненый сержант (рядом был госпиталь) с перевязанной головой заговорил с мамой, она ведь у меня была очень красивая, и на вопрос мамы: «Как там на фронте?» почему-то не стал рассказывать о подвигах наших бойцов и командиров, а, помрачнев, сказал: «Плохо на фронте», чем очень поразил меня. Помню первую бомбежку Ростова. До этого тревоги объявляли все чаще, но бомбежка первая была не то в конце июля, не то в начале августа. Фашисты сбросили одну бомбу, попали в путепровод с трамвайной линией в Ленгородок. Был убит один человек. Росли слухи и страхи. Уже участились случаи антисемитизма. Раньше в Ростове я этого не слышал, а тут впервые услышал на улице. Спросил у мамы: «Что такое жид?», мама объяснила. Но с открытым антисемитизмом мы столкнулись уже в эвакуации.
Тем временем фронт быстро приближался. Я не знаю, кто был инициатором нашего отъезда на восток вместе с эвакуированным из Днепропетровска институтом, в котором работал Меир (Меир ушел добровольцем в армию и погиб в 1943 году). Получив разрешение на эвакуацию, мы (бабушка, мама и я) погрузились в эшелон, он состоял из пассажирских вагонов третьего класса, и поехали в неизвестность. Помню, что вещей было много, несколько чемоданов и тюков с бельем, зимними вещами. Мне разрешили взять какую-то (не помню название), но, наверное, самую любимую книжку и одну игрушку, маленькую смешную мохнатую обезьянку. И мои игрушки, и коньки с ботинками, оставшиеся лежать на шкафу, и приготовленные учебники и тетради для первого класса – все осталось дома. Мы уехали счастливо: еще до начала бомбежек и до начала оккупации. Нам очень повезло, хотя в городе было уже много эвакуированных из западных районов страны, масса госпиталей с ранеными. Я запомнил эвакуированное из Одессы Высшее мореходное училище. Оно располагалось по соседству в здании финансово-экономического института (РФЭИ), пустовавшем по случаю студенческих летних каникул. Марширующие колонны сумрачных, суровых курсантов произвели на меня огромное впечатление. Я зачарованно маршировал рядом с колоннами курсантов по тротуару, подпевая им хорошо знакомые мне маршевые песни. А пока в еврейских семьях обсуждали вопрос, надо ли бояться немецкой оккупации. Газеты и радио предупреждали, что немцы уничтожают еврейское население. Многие считали это пропагандой, т. к. помнили немецкую оккупацию Ростова в 1918 году, что тогда у них останавливался немецкий врач – майор. Он был еврей и вполне приличный человек. Непонимание того, что фашизм изменил Германию менее чем за 10 лет, стоило многим евреям в СССР жизни во время войны.
А пока в августе 1941 года мы погрузились в вагон. Я плохо понимал, что происходит и что ждет нас впереди. А пока это было для меня интересное приключение. Я залез на третью полку, поезд долго не отправляли. Говорили, что немцы впереди нашего пути бомбят дорогу. Нонночке было поручено,