выпукло, неестественно ярко, даже описание отбросов и помоек. А жизнь – это такая тягомотина, такая серость или пошлость, что если описывать ее, не утрируя, то подобное никто и читать не стал бы. Скукотища. Но мы все тянем и тянем эту слюнявую жвачку, называемую жизнью, и даже не пытаемся совершить что-то из ряда вон, чтобы потрясти филистеров, живущих внутри нас и по соседству.
Мой герой, мой Алик не был одним из них. Я бродила по Москве, вспоминая, как прошлой весной неподалеку от нашего дома, под цветущим каштаном (выглядит чересчур картинно, но именно там он и стоял!), увидела странного парня, который, заслонившись рукой, смотрел на солнце и улыбался. Это не было гримасой человека, которому слепит глаза… И эта улыбка зацепила меня приподнятым краешком и понесла изогнутой пирогой в страну воображения, из которой я вернулась только сегодня.
В моей фантазии Алик получился жестче, чем на самом деле, потому что перемешался со мной. Я защитила своего героя, добавив той злой силы, которую не проявляю в миру, – коплю для творчества. Признаю, она сделала его менее обаятельным, ведь мгновенно очаровывают именно его мягкость, его улыбчивость… Темные волосы были спутаны теплым ветром, подбородок небрит, но большие глаза так и сияли, и потому Алик не производил впечатления бродяжки. В нем бурлила любовь к этому миру, который пока ничем особенно не досадил ему.
Терпеть не могу этой материнской особенности сразу выискивать лейбл, определять цену и тряпке и человеку в целом, хотя не так уж она проницательна, чтобы понять с первого взгляда – кто перед ней. Кем показался бы ей Алик? На нем были обычные джинсы и майка, все не слишком дорогое, но и не совсем ширпотреб. Мальчик из среднего класса. Как и я, собственно, если не брать во внимание особняк, который мать возвела, кажется, на собственных костях – так выкладывалась ради него.
В его улыбке была странная застенчивость, но что-то в темном взгляде сразу предупреждало о том, что это далеко не маменькин сынок.
– Ты видела? – заговорил он так, будто мы были давно знакомы. – Это же сапсан был! Сбил голубя, зараза… Жалко птичку! Но как он красиво это сделал!
– Я не заметила…
– А я услышал такой странный звук… Стремительный такой. И шуршащий, и свистящий одновременно. Ничего подобного до сих пор не слышал, – он так и захлебывался восторгом.
– Тебе понравилось наблюдать, как убивают?
Он уже стал мне интересен. С такой радостной улыбкой наблюдать за охотой хищника – на это не каждый способен. И голос у него был хорош – негромкий, мягкий.
– Алик, – вдруг назвался он и даже слегка поклонился, прижав руку к груди.
Кисть у него оказалась длинной, я еще подумала: «Не музыкант ли?» Когда-то я сама училась немного, но мои руки были слишком малы, чтобы светлое будущее в музыке улыбнулось мне. Я повторила про себя: «Алик», – попробовала на вкус. Красиво, но чувствуется склонность к выпендрежу.
– Мне казалось, такие имена остались в шестидесятых…
– Так