уже была пустой, то по преодолению не столь короткого расстояния от церкви голова Зенчихи становилась почти не затуманенной, а то и совсем светлой, как стёклышко, и, уморенная дорогой и долгими церковными бдениями, она ложилась отдыхать. Но как бы собака в клубок ни свернулась, всё равно кончик хвоста где-нибудь виден. По запаху домашние догадывались, что хозяйка дома изрядно приняла на грудь.
Из-за пагубного пристрастия семейные вопросы привыкли разрешать без её участия. Добившись согласия отца на замужество сестры, Василь, ставший настоящим товарищем будущего зятя, радостно объявил влюблённым голубкАм, что можно предстать пред очима родителей, чтобы попросить благословения на брак.
Дуне повезло со свекровью. Мать Вани была тихой верующей женщиной, которая больше, чем бога, боялась своего мужа, сурового сапожника с заячьей губой, прикрытой усами. В гневе он мог запустить колодкой в кого угодно, чаще всего гонял сыновей, по поводу и без повода. Младшего, Ивана, на дух не переносил только потому, что он был ласковым телёнком матери. Как залетевшая в дом птичка билась бессильно в стекло, так неспокойно жила она меж двух огней, избегая скандалов и побоев. Дуня пришла в дом мужа белоручкой, холёная белолицая краля с ухоженными длинными пальцами на руках. Но ни разу не слышала она недовольного голоса свекрови. Посмотрев на неудачно сделанную работу снохи, Пелагея Лукьяновна деликатно предлагала: – А давай, дочка, чуть-чуть подправим.
И обязательно байку подходящую расскажет. «Шо ваша невестка с утра делает? Шье та спивае. А после обеда? Порет да плачет. А мы с тобой, Дуня, плакать не будем, когда же дело будет сделано, то и заспивать можно.» Улыбчивая Дуня соглашалась, быстро усваивала уроки свекрови, так что дважды переделывать не приходилось. Особенно преуспела молодуха в выпечке хлеба. Вскоре Лукьяновна признала превосходство снохи в этом деле. – Мам, хлеб кончается, надо опару ставить.
– Ой, дочка, у тебя лучше получается, делай сама. И Дуня старалась. До глубокой старости пекла на чирини духмяные караваи, запахом которых заполнялась вся хата. Хлеб не черствел целую неделю, отходов, как у других хозяев, не бывало, всё съедалось до корочки. Старый Кузьма бурчал: мука убавляется слишком быстро, не хватит до нового урожая. Едоков развелось, хоть разгоняй. И разогнал бы, если бы не великое умение Пелагеи сглаживать острые углы. После смерти мужа она не раздумывая пошла доживать в отделившуюся к тому времени семью младшего сына, Ивана. Годам к пятидесяти у неё появился редкий дар лечить людей молитвами: заговаривала раны и нарывы, принимала детей у рожениц. Роддомов тогда не строили, детей рожали всех подряд, и повитуха была нарасхват. Редко к кому бабушка шла пешком, за ней приезжали на бричках, бедарках, увозили и привозили, и не с пустыми руками. Одаривали по-разному: кто платочек ситцевый преподнесёт, а кто и подшальничек, а уж если бабушка получала в подарок выбитую батистовую