чем профессор успел продолжить; «Они слишком сложны для человека ваших лет», Джейкоб отрапортовал:
– Харольд Блум.
Несмотря на неудовлетворительный балл и испытательный срок, Джейкоб был рад этому провалу – не потому, что в этом случае ему так уж важна была честность, а потому, что больше всего на свете он ненавидел, когда его уличали. В таких случаях он превращался в запуганного ребенка и любой ценой старался избегать подобного.
– Новые телефоны запрашивают пароль, – сказал Джейкоб. – По-моему, они без него не работают.
– Смешной способ ответить «нет».
– А какой был вопрос?
– Тебе ничего не надо мне сказать?
– Да у меня всегда куча всего, о чем я хочу тебе сказать.
– Я сказала не «хочешь», а «надо».
Аргус застонал.
– Не понимаю, что за разговор у нас, – отмахнулся Джейкоб. – А чем это так воняет?
Столько дней совместной жизни. Столько всего пережито. Как же они умудрились провести минувшие шестнадцать лет, разучаясь понимать друг от друга? Каким образом постоянное присутствие превратилось в постепенное исчезновение?
И вот, когда их старший ребенок на пороге взросления, а младший задает вопросы о смерти, они сидят на кухне и бьются над вопросами, которые вовсе не стоит обсуждать.
Джулия, заметив пятнышко на блузке, принялась тереть его, хотя знала, что оно давнее и несводимое.
– Догадываюсь, ты не забрал вещи из химчистки.
Джулия терпеть не могла чувствовать себя, как в этот момент, и хуже могло быть только одно – разговаривать, как она в этот момент разговаривала. Голда Меир, вспоминал Ирв, сказала Анвару Садату: «Мы можем простить вам, что вы убиваете наших детей, но никогда не простим, что вы заставляете нас убивать ваших». Джулия ненавидела себя такую, какой Джейкоб вынуждал ее сейчас казаться, – надутой и стервозной, занудливой женой-пилой, Джулия предпочла бы удавиться, чем стать такой.
– У меня плохая память, – сказал Джейкоб. – Прости.
– У меня тоже плохая, но я не забываю о делах.
– Ну прости, ладно?
– Было бы легче простить без этого «ладно».
– Ты так себя ведешь, будто я только и делаю, что все путаю и порчу.
– Ну поправь меня, – сказала Джулия. – Что в этом доме ты сделал хорошего?
– Ты серьезно?
Аргус испустил долгий стон.
Джейкоб повернулся к псу и выдал ему малую толику того, что не мог выдать Джулии:
– Да уймись уже, блядь! – И добавил, не улавливая, что шутит над самим собой же: – Я никогда не повышаю голос.
Джулия шутку уловила:
– Так ли это, Аргус?
– Не на тебя и детей.
– Не повышать голос или не избивать меня и не тиранить детей не считается чем-то хорошим. Это норма поведения. Да и к тому же ты не повышаешь голос, потому что ты под каблуком.
– Ничего я не под каблуком.
– Да неужели?
– Даже если я не повышаю голос поэтому, хотя не думаю, что поэтому, это все равно хорошо. Многие мужчины орут.
– Завидую их женам.
– Хотела бы, чтобы я был мудаком?
– Хотела бы,