обширные территории, вырывая их из рук прогнившей монархии.
Его адъютант полковник Жюно вскоре привез в Париж двадцать два захваченных у противника знамени, и на торжественной церемонии в Люксембургском дворце по поводу их передачи властям Жозефина была «царицей бала». Когда она под руку с Жюно вышла из дворца, густая толпа парижан встретила ее воплями. Ей устроили продолжительную овацию.
– Да здравствует генерал Бонапарт! – дружно скандировали все. – Да здравствует гражданка Бонапарт, вдохновительница всех его побед! Да здравствует гражданка Бонапарт, наша богоматерь-победоносица!
Ошарашенная таким бурным приемом, своим новым титулом, придуманным для нее любящими всякие прозвища добродушными парижанами, она грациозно дарила толпе свои очаровательные улыбки.
Теперь с утра возле ее дома на улице Шантарен собирались любопытные, чтобы поглазеть на супругу великого полководца, сражавшегося в Италии за великие идеалы революции, полюбоваться этой богиней, когда она, такая красивая, грациозная, шла к поджидавшей ее карете, покачивая страусовыми перьями на модной шляпке.
Искреннее ликование народа возле ее дома ей, конечно, нравилось, кружило голову, но неожиданно из-за этой орущей перевозбужденной толпы у нее возникло непредвиденное затруднение: как незаметно выпроваживать из особняка Ипполита после проведенной с ним шальной ночи?
– Ты только подумай, – жаловалась она со слезами на глазах своей верной подружке Терезе, – неужели теперь я все могу с такой легкостью бросить, когда я сама оказалась на гребне его славы? Смогу ли отказаться от дорогих нарядов, веселых балов, светских развлечений, чтобы ехать к нему через Альпы в действующую армию, словно жена какого-то сержанта, трясущаяся в обозе. Ну, разве это разумно, что скажешь? Нет, этого я сделать не могу да и не хочу!
Когда Жюно, которого она отправила в постель к своей смазливой горничной Луизе Кампуэн, чтобы тот не досаждал ей своими уговорами ехать, явился без нее в штаб Бонапарта, генерал впал в бешенство. Выходит, эта ветреница ослушалась, наплевала на его требования, требования мужа.
Разъяренный генерал вызвал к себе Мюрата и приказал ему во весь дух скакать в Париж и не возвращаться оттуда без Жозефины. Травящие душу подозрения теснили грудь, а неподвижное застывшее лицо его серело от мрачных мыслей.
А тут еще как назло сразу после отъезда Мюрата произошел один странный случай, который суеверный генерал воспринял как дурное предзнаменование.
Он по неосторожности разбил миниатюрный портретик Жозефины. Побледнев как полотно, весь задрожав, он повернулся к своему адъютанту и проговорил сквозь зубы:
– Мармон, моя жена либо больна, либо мне изменяет…
Тут же стремительно, брызгая скрипучим пером, Бонапарт настрочил ей гневное письмо: «Если ты мне изменяешь, то страшись кинжала Отелло. Ты должна думать только обо мне либо откровенно, с презрением, сказать, что ты меня больше не любишь».
Она дала прочитать письмо своему