от тебя укрыться невозможно. Ты молчишь для того, чтобы видеть, и видишь для того, чтобы молчать.
– Да, я вижу, что все твои помыслы обращены к Ирине. Но раз ты меня зовешь другом, не сердись за правду.
– Только не разочаровывай.
– Она для тебя все: и эфир, и алтарь и молитва. Но, извини, ты ей не пара.
– Вы думаете, Борис Сергеевич?
– Ты только что вступаешь в жизнь, а ее горизонты и требования уже окрепли и обнимают много такого, до чего поручик не скоро еще додумается.
– Вы полагаете, что она ответит мне отказом?
– А ты решился сделать ей предложение?
– Да, и… она уже ответила мне… почти признанием.
– Ответила признанием?
– Она отворила окно и явилась предо мною в лучезарном поэтическом образе. Для кого распустила она свою косу? На кого она так томно смотрела… в час утреннего рассвета?
– Все это предназначалось – увы! – мистеру Холлидею. Его окно рядом с твоим.
– Дядя, или ты меня дразнишь… или я сегодня же вытяну его на барьер.
– Ого, здесь кровью пахнет! – послышался голос Михаила Дмитриевича.
Он шел под руку с Жерве и неожиданно предстал перед друзьями.
– Поверьте, что я предоставлю вам случай пролить свою кровь, хотя бы до последней капли, в честь красивейшей в мире женщины – в честь нашей родины. Кого и за что он приглашает к барьеру?
– Не смею нарушить его тайну, – отвечал Можайский.
– Поручик, извольте признаваться, вы влюблены?
– Да, в княжну Ирину! – объяснил безжалостный Жерве.
– А вы почем знаете? – спросил Узелков, утонувший мгновенно весь с кончиками ушей в розовую краску.
– Но безнадежно, потому что она предпочитает всем героям мира мистера Холлидея. Таковы мои наблюдения. Надеюсь, что молодой офицер не вызовет старого философа за эти наблюдения на смертный бой.
– И вы, месье Жерве, против меня?
– О, не падайте духом! У вас прекрасный тенор, гибкий стан и карие глаза. Поверьте, за вашей колесницей охотно побегут в неволю слабые девичьи сердца.
– Будем же считать приговор нашего Одиссея приговором фатума, а так как мы в кителях, а прохлада дает себя знать, то пойдем к чаю. К тому же, господа, я покидаю сегодня гостеприимную Гурьевку.
– Это неожиданное решение? – спросил Можайский.
– Известие пьяницы О’Донована подтвердилось. Меня призывают в Петербург на совещание о положении наших закаспийских дел.
Выйдя из парка на дорогу, в конце которой виднелась усадьба, вся группа остановилась в недоумении: у подъезда главного дома остановилась карета, и князь Артамон Никитич горячо обнимает дочь. Неподалеку стоял мистер Холлидей.
– Ну да, я не ошибаюсь, они едут к венцу, – высказал свое соображение Жерве. – На ней фата и белые цветы…
– К венцу? – вскрикнул Узелков. – К венцу! Не бывать этому…
– А вы, поручик, не извольте безумствовать, – остановил его Михаил Дмитриевич строгим голосом. – Если вы намерены