сказал сам себе: «Кранты тебе, Ока Алексеевич. Она тебя в могилу загонит, как два пальца об асфальт…» Финал был ясен как день, во всяком случае – для Никиты, вот только кривая дорожка к этому финалу не просматривалась. Да и с чего бы ей просматриваться, никаких поводов к этому Корабельникоff не давал, совсем напротив. Завидный женишок с хорошо поставленным бизнесом, с хорошо развитыми хватательными рефлексами, с хорошо натренированным телом… Да и возраст самый подходящий, лишь слегка припорошенный благородной патиной. В этом возрасте не только детей наплодить можно, но и на ноги их поставить, и внуков дождаться при хорошем раскладе.
И все же, все же…
Мнимая удавка на шее Корабельникоffа затянулась туже и заставила Никиту поежиться. Он даже затряс головой, чтобы сбросить с себя наваждение. Но это помогло ненадолго, а точнее – на пять минут. Ровно через пять минут Марина-Лотойя-Мануэла оказалась за их столиком, в непосредственной близости от осоловевшего от любви пивного барона.
– Познакомьтесь, Мариночка, – придушенным голосом сказал Корабельникоff. – Это – Никита. Мой ангел-хранитель…
Никита даже не удивился столь неожиданным, с барского плеча брошенным погонам ангела-хранителя. В конце концов, это была чистая правда: не дал Корабельникоffу загнуться в свое время, протянул руку помощи едва не окочурившемуся бедолаге. Удивило его другое: Корабельникоff так хотел понравиться чертовой Мариночке, что легко расстался с кондовыми терминами, бросающими тень на его византийское, мать его, величие. Не задрыга личный шофер, каких миллионы, – но ангел-хранитель; не банальный представительский «мерс», каких десятки тысяч, – но Ноев ковчег; не занюханная пивная империя, каких тысячи, – но римский протекторат. Со всеми вытекающими.
Дурилка ты картонная, Ока Алексеевич, что тут еще сказать!
– Марина, – голос певички при ближайшем рассмотрении оказался совсем другим: не таким уж детским и не таким уж невинным.
Да и глаза… На двадцать три они никак не тянули. Что-то в них такое было… Глаза отставной шлюхи, напичканной татуировками рецидивистки, залетной киллерши и то выглядели бы невиннее… А эти глаза видели Никиту насквозь, со всеми его невнятными опасениями.
«Не влезай, убьет», – нежно просемафорили Мариночкины ресницы. И от этой нежности у Никиты взмок затылок и едва не хрустнули шейные позвонки.
– Очень приятно, – пробубнил Никита, прислушиваясь к чуть уловимому треску в шее.
– Мне тоже, – фальшиво улыбнулась Марина-Лотойя-Мануэла, обнажив крупные породистые зубы.
«Такими зубами только колючую проволоку перекусывать, Мариночка! Только консервные банки вскрывать. В собачьих боях тебе бы не было равных…»
– Вы позволите? – глупо засуетился Корабельникоff, разливая вино по бокалам.
– Да, конечно…
На бокал Мариночка даже не посмотрела, она продолжала изучать Никиту. А Никита продолжал изучать ее. И чем больше он вглядывался в это почти совершенное лицо,