ни в коем случае не втянут страну в военные действия; а теперь один из их ведущих министров сообщал ему нечто совершенно противоположное. Двуличность политиков переходила всякие границы, но Уолден на время отстранился от этих мыслей, чтобы вообразить себе последствия, вызванные войной, и представил всех тех известных ему молодых людей, которым придется пойти на поля сражений: трудолюбивых садовников, ухаживающих за его парком, щекастых лакеев, загорелых пареньков-фермеров, веселых и буйных студентов, аполитичных бездельников из клубов Сент-Джеймса… Но на смену этим размышлениям пришли соображения куда более мрачные, и у него вырвалось:
– Но разве мы можем рассчитывать на победу?
– Думаю, что нет, – угрюмо ответил Черчилль.
Уолден уставился на него.
– Боже милостивый, тогда что же вы творите?
Но Черчилль был готов к обвинениям.
– Мы в своей внешней политике всегда стремились избежать войны, а это невозможно сделать, одновременно вооружаясь до зубов.
– Но вы не сумели избежать войны.
– Мы все еще прилагаем усилия.
– И тем не менее заранее знаете, что ваши усилия обречены.
Показалось, что Черчилль готов ввязаться в яростный спор, но он подавил свою гордость и просто признал:
– Да.
– Так что же нас ожидает?
– Если Англия и Франция совместными усилиями не способны нанести Германии поражение, мы обязаны привлечь на свою сторону третью страну – Россию. Если немцам придется разделить свои силы, сражаясь на два фронта, мы сможем одержать верх. Российская армия, конечно, плохо обучена и морально разложена – как и все остальное в этой стране, – но это не имеет значения, если им удастся оттянуть на себя часть германских войск.
Черчилль прекрасно знал, что Лидия – русская, и это была вполне характерная для него бестактность – дурно отозваться о России в ее присутствии, но Уолден пропустил ее мимо ушей, настолько заинтересовали его слова Черчилля.
– Но ведь Россия и так состоит в союзе с Францией, – заметил он.
– Этого недостаточно, – сказал Черчилль. – Россия обязана сражаться на стороне Франции, только если та станет жертвой агрессии. То есть России предоставлено право самой решать, является ли Франция жертвой или выступает в роли агрессора в каждом отдельном случае. Когда разразится война, обе стороны заявят, что первыми подверглись нападению противника. Таким образом, договор с Францией лишь означает, что Россия может вступить в войну, только если сочтет это нужным. А нам необходимо, чтобы Россия твердо и бесповоротно встала на нашу сторону.
– Не могу себе представить, чтобы политики вашего толка объединились с царем.
– Стало быть, вы нас недооцениваете. Чтобы спасти Англию, мы готовы объединиться хоть с самим дьяволом.
– Вашим избирателям это едва ли понравится.
– Им об этом знать ни к чему.
Уолден понимал, куда все идет, и перспектива начала представляться ему многообещающей.
– Так