еще в круглосуточном детском саду.
С первого класса в школе-интернате нас приучали носить одинаковую одежду, одинаковую стрижку «под чубчик», одинаково ходить строем под барабан, на уроки, на обед, на прогулку, думать только о Родине, петь одни и те же песни: «Моряк вразвалочку сошел на берег», «Веселый барабанщик с барабаном вдоль по улице идет», «Взвейтесь кострами, синие ночи. Мы пионеры, дети рабочих!». Я не любил эту песню. Она была не про меня. Моя мама пела в оперном хоре, а папа – работал в НКВД. Ну, какие они рабочие? Правда, с мамой я тогда встречался примерно раз в месяц, а папа ушел в другую семью, когда мне было 3 года.
Я научился маршировать раньше, чем материться и бухать (мы, мальчишки, в интернате бухали примерно с третьего класса). Мне иногда кажется, что я и родился в строю. В шеренге. Я с ужасом вспоминаю ежегодный День Пионерии. Мы начинали готовиться к нему за два месяца. Вместо игр и отдыха мы часами маршировали под духовой оркестр. Потому что старший пионерский вожатый, фанат пионерского движения, во что бы то ни стало хотел, чтобы наша дружина имени Володи Дубинина, керченского пионера-героя, заняла первое место на строевом смотре пионерских дружин. Интернат был жестокой и суровой школой жизни. В традиции этого закрытого учебного заведения, в котором мотали срок сироты и дети из неблагополучных семей, были так назывемые «темные». Каждому новичку устраивали такое праздничное шоу, посвящение. После отбоя, когда воспитатель выключал в палате свет и отправлялся на покой, пацаны, безотцовщина, очаровательные несмышленыши, по команде «Темная!» вскакивали с кроваток, накрывали одеялом с головой очередного бенефицианта и мутузили его своими костлявыми кулачками и худыми ножками. Иногда эта мера применялась и к ветеранам, которые чем-то не угодили «паханам», лидеру по кличке Китаец. Иногда Китайцу просто заказывали кого-то из обидчиков свои же одноклассники. Поссорился, к примеру, Вася Ссыкун с Борей Жидом. Вася пожаловался Китайцу и дал ему вечернюю пайку масла. И Китаец давал добро на «темную» для Бори. Никто из избитых никогда не жаловался.
Но как бы могущественно ни ложились впечатления окружающего, жестокого и мрачного мира на светлую мою детскую душу, они бледнели перед высшей истиной открывшегося передо мной внутреннего Мира. Мне очень рано открылась космологическая истина. Без Учителей, без книг, без проповедей. Эта Истина раскрывалась внутри меня от одиночества, словно светозарный цветок, неведомый ботанике. И весь мир передо мной становился прозрачным в своей интимной сущности. Я уже в детстве разговаривал с Небом. Я не знал о существовании Бога и Церкви, поскольку нас воспитывали в интернате в строгих рамках воинствующего Атеизма, в октябрятских звездочках и пионерских отрядах. Но я предпочитал верить в существование Великой Непознаваемой Силы Неба, склонившегося надо мной. Я, десятилетний малыш, вслух рассказывал Небу о своих невзгодах и печалях и просил у него лишь одного: Друга! Мне сейчас это настолько странно, что мурашки бегут по телу от непостижимости этого явления. Я выбирал на Небе,