а не натирать их кислотой и перцем, как другие; я знаю также, что вы верный сын церкви, которую мы избавили от папских и прелатистских учений.
– Мой добрый и достойный друг, – отвечал Эверард, – я уважаю благочестие и ученость многих наставников ваших, но я стою за свободу вероисповедания для всех. Я не поддерживаю сектантов, но я против того, чтобы их притесняли.
– Сэр, сэр, – поспешно заговорил пресвитерианин, – все это приятно слышать, но подумайте, какую прекрасную страну и церковь мы могли бы создать среди всех этих заблуждений, богохульств и расколов, непрерывно происходящих в англиканской церкви и в королевстве. Достойный мистер Эдвардс в своем сочинении «Гангрена»{120} говорит, что наша родина становится вертепом и свалкой для всякого раскола, ереси, богохульства и смут, подобно армии Ганнибала{121}, которую называли свалкой всех народов… Colluvies omnium gentium[19]. Поверьте мне, уважаемый полковник, в достопочтенном парламенте при потворстве старого Илии{122} смотрят на это сквозь пальцы. Эти, с позволения сказать, наставники, эти раскольники изгоняют с кафедр законных служителей церкви, проникают в семьи, нарушают там мир, отторгая сердца людей от истинной веры.
– Любезный мистер Холдинаф, – прервал Эверард ревностного проповедника, – все эти злосчастные разногласия дают основания для огорчений; вы правы, горячие умы нашего времени возбудили сознание людей против разумной и искренней религии, против достоинства и здравого смысла. Но ничем, кроме терпения, здесь не поможешь. Рвение – это поток, который может со временем утихнуть, но, несомненно, сметет все преграды на своем пути. Однако какое отношение имеют все эти сектантские распри к нашему нынешнему делу?
– Некоторое отношение имеют, сэр, – сказал Холдинаф, – хотя, возможно, вы и не примете это так близко к сердцу, как я думал до этой встречи. Меня самого, Ниимайю Холдинафа (добавил он значительно), силой изгнали с моей собственной кафедры, как вышвыривают человека из его собственного дома. И кто же? Чужестранец, тот, кто вторгся, как волк; он не потрудился даже прикрыться овечьей шкурой, а так и явился в волчьем обличье, то есть в буйволовом нагруднике и с патронташем, да еще стал разглагольствовать вместо меня перед моей паствой, вместо меня, законного пастыря. Истинно так, сэр… Господин мэр был тому свидетелем, он постарался навести порядок и пресечь это безобразие, насколько это было в человеческих силах, хотя, – заметил он, повернувшись к мэру, – думаю, что вы могли бы сделать и побольше.
– Ладно уж, любезный мистер Холдинаф, не станем опять возвращаться к этому вопросу, – сказал мэр. – Гай из Уорика{123} или Бевис из Гемптона{124}, может, и сделали бы что-нибудь с этим мошенником, но, право же, их так много и они так сильны, что вудстокскому мэру с ними не справиться.
– Мне кажется, господин мэр рассуждает очень здраво, – вмешался полковник. – Если индепендентам запретить проповедовать, боюсь, они перестанут воевать. А что, если снова поднимутся роялисты?
– Может