помашешь,
прощаясь, тоненькой рукой.
Теперь ни с кем не чувствую родства,
лишь мрачную, глухую отчужденность.
Вы жизнь свою живете на раз-два —
не любите, не верите, не ждете.
А я живу, как горькая слеза,
для взгляда мир нелепо искажая.
На чьих ресницах суждено лежать
мне, нежная, задумчивая жалость?
Какой теперь участливый декабрь —
ни вьюг, ни стужи, ни дождей, ни мора;
и жизнь моя угрюма и легка,
как зимнее обманчивое море.
О, добрый человек, смахни меня
из этой жизни способом случайным.
Как знаешь сам, – себе не изменя,
ни полстрофы не уступив печали.
Мне рядом с вами в мире места нет.
Под серыми, скупыми небесами
к утру меня от вас укроет снег,
а эти строчки потускнеют сами.
Зачем на душу мясо наросло?
Не голубем, не ангелом, конечно,
но бабочкой, нелепой и беспечной,
на некий свет ее таки несло.
Теперь, как из окна, смотрю из глаз.
Ветшает дом, и за дверями осень.
На голубом виске алеет проседь,
и небосклон проглатывает мгла.
С той стороны, кто шепчется во тьме?
Кому лампады звезд так ясно светят?
Она одна за всех за нас в ответе,
прекрасная, сияющая смерть.
Так вот, смотри, как в зеркале, средь черт,
печалями покрытых, словно пылью,
с забытым чувством расправляет крылья
не бабочка еще, уже не червь.
На смешных молоденьких хипстеров,
на наивных летних девчонок в парке Горького,
на нелепых, нескладных игроков в твистер,
на замерзших купальщиков, выходящих из моря,
на работяг и планктон из пригородов,
обреченно дремлющих в утренней электричке,
на студентов, прожигающих жизнь на игры,
на уездную, потасканную Беатриче,
на подвыпивших, заблудших ночных прохожих,
на всех нас, продрогших, кутающихся в закат.
Вот на кого плохие стихи похожи,
нелюбимые дети любимого языка.
В окно ползет луна,
за ней крадутся сны,
но где сейчас она
не спросишь у луны.
Любимая моя,
как маленькая точка
на сферах, оболочках,
на круге бытия.
Не заданы осями,
не пойманы судьбой,
мы разными стезями
расходимся с тобой.
Да, ты бываешь нежной.
Мы делим хлеб и кров,
но силой центробежной
нас разделяет вновь.
Наверно, я не в центре
твоей любви, а ты —
надеешься и видишь
свет не моей звезды.
Ну что ж, я позабочусь
о том в своих стихах,
чтоб ты меня любила
в них и вослед – в веках.
Листок, промокший, на моем окне —
ему,