с тоненькой шейкой и нарочито строгим взглядом, этакий резко повзрослевший ребенок. Я повернула голову в сторону сарая и увидела качающего из стороны в сторону, закрывшего глаза руками, мужчину. “Значит, Сашка, – подумала я, – Александр!”
– Это он, Танюш, – сказала я, показывая на снимке ее брата, – только старше, лет сорока.
– Точно? – как то обречённо спросила она и, увидев мой кивок головой сказала. – Он умер в 42 года, мне тогда 32 исполнилось, я Павлика в тот год родила. А что он говорил?
– Практически ничего, могилу свою показал, имя на ней, – ответила я, – и, на последок, про то, что его забыли.
– Забыли? – удивилась Татьяна. – Конечно, забыли. Столько времени прошло!
– Нет, он не это имел в виду, – посмотрев на опустевший возле сарая куст, сказала я, – думаю, он о том, что его и не помнили.
– Ты знаешь, возможно! – уклончиво сказала она. – Я так думаю, что он не просто так тебе снился. Может он что то сказал, но ты не хочешь говорить?
– Нет, – ответила я, отпивая теплый чай, – он ничего не говорил.
– Ева, я даже не знаю, рассказывать тебе или нет, – сомневалась Татьяна, перебирая фотокарточки, – история не очень хорошая и, я, в своё время, не нашла объяснения поступку брата, решив просто забыть об этом.
– Расскажи уже, Танюш, – ласково сказал Василич, – я ещё тогда говорил, что рано было ставить точку, надо было разобраться во всём. Видишь, не может его душа обрести покой? Надо помочь, душенька, надо.
– Да там всю жизнь перессказывать придется, чтобы понять, – воскликнула Татьяна, – даже не знаю с чего начать!
– Давай, я расскажу, что знаю, а ты дополнишь? – предложил Василич. – Наливай наливочки!
– Да, давай выпьем, раз такое дело, – с грустью согласилась Татьяна и засуетилась, – Ева, ты чего ж не поела то ничего? Давай чайку согрею?
– Согрей, душа моя, – сказал Василич.
– Да не беспокойся ты, – воскликнула я, – прохладный чай, наоборот, вкусней. Ты же знаешь, я не люблю горячий!
– Ах, да,– пробормотала Татьяна, – ну ладно, Василич. Рассказывай.
Глава 10.
– Сразу скажу, Ева! Сашка наш повесился, здесь на этой даче, на чердаке, – начал он, – причем, можно сказать, демонстративно. Родители в тот момент были внизу и слышали грохот упавшего стула, но в силу обстоятельств, о которых я позже расскажу, сразу не среагировали. Мы, так и не поняли, специально он это сделал, чтобы попугать или, действительно, жить не хотел. Когда через пару часов тишины, отец заглянул на чердак и увидел висящего сына, упал там же с инфарктом. Спасти его не удалось. Так что была у нас двойная трагедия. Ну, будет, Танюшка! Чего ж ты!?
Василич подошел к жене, которая смахивала украдкой слезы, приобнял ее и спросил:
– Может тогда не надо рассказывать? А?
– Да, наверное, не надо, – дрожжащим голосом сказала я, сама еле сдерживая слезы от вида плачущей Татьяны, – зачем?! Итак, я вам одни расстройства принесла.
– Нет, Ева, – твердо сказала