Духовная социализация личности как социокультурная основа национальной безопасности России. Монография
долга и ответственности перед обществом»[107].
Но почему только перед обществом? А перед самим собой? А перед своей семьей? Обратимся снова к С. С. Аверинцеву, который комментируя «раскрепощение сознания» и попытки ассоциировать свободу и «свободную любовь» в современном российском обществе, отметил: «История свидетельствует против такого сближения идей. У самых истоков европейской традиции вольнолюбия – легенды о том, как римляне свергли власть царей, защищая честь замужней жены, а затем свергли власть децемвиров, защищая честь девственности. На заре нового времени эта традиция была обновлена пуританами… В античном языческом мире были люди, которые пользовались во внеслужебное время и в своем кругу полной «свободой» беспорядочного удовлетворения своих физических импульсов, без обязательств семьи, верности, чести; но эти люди были рабы. Свободнорожденные жили иначе. Ведь это так понятно: целомудрие – культура воли, школа собственного достоинства, школа самоуважения»[108]. И тут же он приводит слова другого нашего писателя Вяч. Иванова: «Личности хранитель – стыд».
Совесть действительно – целомудрие души и стыд личности. И лучше русских писателей ее не определишь. Но стоит разобраться в этих образных определениях глубже. Тем более, что совесть неразрывно связана с духовной любовью, она есть дитя этой любви. Без духовной любви, какая уж может быть совесть? Совесть предстает перед человеком как любовная забота о нем, как сердечная тревога за него, как добрая строгость к нему… Совесть – это действенная, а не сослагательная любовь, это чудо, которым человек одаряется и одаряет. Совесть – это совпадение долга и любви.
И такое совпадение – не редкость. Сколько бы ни отрицал это совпадение И. Кант, «любить, как долг велит» – это и есть человеческая совесть. Не любовь из склонности, не похоть или страсть, а спокойное исполнение своего человеческого долга, осуществление своей человеческой сущности.
В рассказе «Офицер и крестьянка» А. П. Платонов так говорит об отношениях крестьянина со своей женой: «Видно, он любил свою жену, или то было чувство еще более надежное и верное, чем любовь; тот тихий покой своего сердца вблизи другого сердца, коих соединяет не страсть, не тоскливое увлечение, но общая жизненная участь, и покорные ей, они смирились и прильнули друг к другу неразлучно навек». А о жене крестьянина сказано: «Эти ворчащие, бормочущие, озабоченные старые русские крестьянки, народив свой народ, держат его в строгости и порядке и тем сохраняют его в целостности, так что их постоянное недовольство и рассерженность есть лишь их действующая любовь, своей заботой оберегающая свой род»[109].
Нам эти слова А. П. Платонова чем-то напоминает слова из песни В. Высоцкого о парне, который «стонал, но держал». Совесть не позволяет русской женщине бросить все к черту, а парню – альпинисту – своего друга в связке. Да, они могут стонать, бормотать, даже материться… Эстеты найдут здесь большую пищу