Кусок большой и, судя по всему, сочный. У Осинцева разыгрался аппетит, и потекли слюнки. Женщина пришла, если он не ошибается, не потому, что голодна, а потому, что положено вечером ужинать, поэтому медленно и лениво ковыряется вилкой в салатнике, отбирая лишь самые вкусные компоненты. Когда проходили, женщина запустила в него оценочный взгляд-молнию, отвернувшись, принялась за прежнее, за медлительно-упоительное занятие.
Осинцев взял салат из свежей капусты с зеленым горошком и красным перцем, четыре отварных и ароматных сосиски, порцию кофе в крохотной чашечке и два кусочка подового хлеба.
Соловьев собезьянничал, повторив его заказ. Они выбрали столик у окна, из которого Москва смотрелась, как на ладони. Они сели друг против друга. И принялись за салат. Но тут неожиданно Соловьев вскочил и ушел к буфетной стойке. Вернулся с графинчиком и коньячными рюмочками в руках. Поставил. Налил понемногу.
– Но… Я бы не хотел…
– Молчи, Лёх. Ни слова. Угощаю! Или побрезгуешь?
– Болтун, – проворчал Осинцев и поднял свою рюмку, рассматривая содержимое на свет. – Какой? – спросил он, глазами показывая на графинчик. – Не грузинский?
– Что ты! Что ты! Я даже молдавский «Белый аист» игнорирую. Из отечественных – предпочитаю только армянский, а из импорта – французский. Так что пьем – «Наполеон».
– Ты спятил?! – Осинцев в ужасе округлил глаза.
– А в чем, собственно, дело?
– Какие деньги! Тем более, в буфете, с наценкой. Ужас какой-то… Или у тебя двойные командировочные, или…
– Не бери в голову, Лёх. Один раз живем… Извини за банальность. Давай, Лёх, хлопнем за наших москвичек. Не возражаешь?
– Они того стоят, – усмехнувшись, ответил Осинцев.
– Так вот… «Рыцарь печального образа» пьет за свою Дульцинею Тобосскую!
Осинцев осушил рюмку. Заметив, что Соловьев отпил лишь на треть и поставил рюмку на стол, Осинцев осуждающе напомнил:
– Нарушаешь офицерскую традицию.
– Не понял…
– Первую рюмку положено до дна, тем более, когда за свою даму сердца.
– А! – воскликнул Соловьев. – С удовольствием!
Коньяк выпит. Сосиски умяты (с русской-то горчицей и полено уйдет за милую душу). Офицеры – вяло-расслабленные – возвращаются в номер. Когда проходили мимо стойки дежурной по этажу, их тормознула пожилая женщина.
– Сынки, тут был офицер-порученец… Вам оставил… Настоятельно приказывал передать лично в руки.
Взяв два конверта, вертя их перед собой, Соловьев спросил:
– Странное дело… От кого?.. Не дамы ли сердца подают весточку?
Осинцев отрицательно мотнул головой.
– Не может быть… Верочка не знает, где я остановился.
– А Иришка моя знает!
– Все равно… Офицер не станет разносить по номерам любовные записочки. Скорее всего, что-то от организаторов нашего сбора.
Осинцев – прав. Вскрыв в номере конверты, офицеры увидели коротенькие записки с информацией и билеты в Большой, на «Пиковую даму»