и зло:
– Нехристь? Татарин? Откуда он у вас? Господи, оборони и помилуй! – и неистово закрестился. Остальные зашептались, осеняя себя крестным знамением. – Ответствуй, Сафрон Никанорыч. Как на духу!
– Да что тут поделаешь, святой брате. Скрывать мне нечего. Сынок мой стрельнул в него, как тот на нас напал. Погоня была. Еле отбились, а татарин этот на сани свалился. Нога у него прострелена. А сынок боится, что грех этот на нем останется навечно.
Тут Петька бухнулся настоятелю в ноги и пропищал страдальческим голосом:
– Брате святый! Бес попутал меня. Рука сама свершила злодейство. Не хотел я! Отпусти мне мой грех, Богом прошу. Тяжко мне!
– Встань, отрок. Говоришь-то ты как по-церковному. Откуда это?
– Дядька у него монахом был в Антониевском монастыре, да вчера скинули его с моста душегубы царские. Здорово они ладили друг с другом, сын и перенял речь от брата моего, царствие ему небесное, – Сафрон осенил себя широким крестом и поклонился черневшей невдалеке церкви.
– Успокойся, брат мой, – сказал настоятель. – Вины на тебе нет. То рука Божья тобой водила. Отпускаю тебе все грехи, аминь.
Петька поцеловал холодными губами руку монаха, поднялся с колен и перекрестился. Лицо его теперь прямо-таки светилось благостным умиротворением.
– Брате святый, кликали? – это прибежал маленький бородатенький монашек с холщовым мешком в руках.
– А, брат Тимофей. Да вот не знаю, как и быть. Тут татарин с раной в ноге, а добрые люди просят помочь ему. Да ведь нехристь он.
– Брате святый, – подступил к нему Петька, – не откажи. Это же мой грех, и его надо отмолить, хоть ты и отпустил мне его. Не откажи в милости!
– А и то, брат Пафнутий, – произнес лекарь Тимофей. – Все под Богом ходим, авось и нам добро зачтется. Христос велел всем оказывать милость и прощать даже злодеям своим. Дозволь, я гляну.
– Ладно, несите его в келью. Да нет, постойте! Басурман же, в конюшне его осмотри, да гляди пожару не устрой!
Пахом взял коня за повод и повел в указанном направлении. Рядом плелся Петька, держась за оглоблю. Сафрон сказал негромко:
– Кузьма, Пахом, задайте-ка коням овса малость, пока там лекарь будет татарина смотреть. Видно, придется нам дальше путь держать. Слышал, опричники рыщут вокруг. Схорониться надо в лесу, а там видно будет.
– Слушаю, хозяин, – ответил Пахом, и вскоре послышалось аппетитное хрумканье лошадей. Кузьма заботливо обтирал конские крупы пучком сена, охлопывал их.
А в сарае брат Тимофей заголил ногу татарина, поцокал языком, похмыкал в бороду, пощупал рану, уже опухшую, и молвил:
– Терпи, басурманское дитя!
Татарин натужно стонал, силясь удержать в себе адскую боль.
– Кость цела, а мясо заживет, коли на то будет Божья воля. Не ходил бы ты в чужие земли, не мучил бы людишек наших, так и здрав бы жил.
Монах снял ремень, стянувший верх бедра. Татарин корчился на рядне, а лекарь сноровисто готовил снадобья.
– Вот наложим тебе мази на рану, замотаем чистой