жены от стали столярного орудия. Все смотрели на это представление, с ужасом ловя себя на мысли: «Ну, давай уже, скорее!»
Актер не имел права предать ожидания публики! Не зря он оставил самое «сладкое» место выступления – приходящееся на его конец – на свой собственный номер. И он их не предал!
Минуту спустя истошный вопль, какой, пожалуй, может издать только забиваемый зверь, огласил своды цирковой арены. Кровь вперемешку с опилками хлестала во все стороны, сам режиссер уже был по уши алого цвета. Пила шла с трудом – хоть и нежное, а все же это было тело, сложная субстанция. Он упорствовал, а люди глядели на него, не отводя взоры. И, если уж падение первого ребенка из-под купола показалось мне долгим, то здесь, должно быть, прошла целая вечность. Вечность, в ходе которой я задавал себе только один вопрос: «Почему? Почему, если зарождение всегда сопутствует смерти, мы так боимся умирать?»
…Я пришел в себя, когда в зале уже никого не было. Кровь и кишки валялись по всей арене, а князь, весь в багрянце, сидел на краю рампы и курил папиросу. Как вышли зрители – я не видел и не слышал. Поднимаясь с сиденья, я спросил лишь:
– Как же называется этот номер?
Собеседник взглянул на меня как на умалишенного:
– И вы еще спрашиваете?! Разумеется, «Аристократы»! – ответил он, лихо стукнув каблуками друг о друга.
…Я очнулся очень рано утром, когда первые лучи солнца стали только пробиваться сквозь пелену снежных облаков, снова застивших город. Именно очнулся – казалось, накануне я пребывал не во сне, а в каком-то странном и страшном забытьи. Голова болела, хотелось пить – все симптомы абстиненции, хотя накануне я не взял в рот и капли спиртного. Жутко было даже вспомнить, свидетелем чего я стал вчера вечером, и потому очень хотелось списать все это на больной сон, на жуткое видение, которое исчезло и больше никогда в моей жизни не повторится.
Я метнулся по подушке – даже вращать головой было для меня болезненно. Ощутил сырость на постели – должно быть, холодный пот прошиб меня после тяжелого сновидения. Руку вверх, вторую – нет, это вовсе не испарина. Это кровь. Но чья? Я стал неистово ощупывать себя – и не обнаружил никаких повреждений.
С ужасом я сел на кровати и огляделся – кровь была здесь повсюду. Из меня одного при всем желании не могло столько вытечь. Шикарные ковры «Англетера» были сплошь пропитаны алой жидкостью со специфическим запахом… Даже стены были ею испачканы, да так, что шелковых обоев и изысканных рисунков на них разглядеть за этой пеленой было невозможно.
Бросился в коридор – и там не лучше. Кругом темнота и разруха. Выкрутили все лампы, а под ногами валяются тела носильщиков и метрдотелей. Но кто? Кто это мог сделать?
Начали всплывать картины вчерашнего вечера – правда, смутно и трудно. Мне что-то принесли в номер, где я находился словно в каком-то тумане… Я все время, отчетливо это помню, думал