закусив губу и запустив ноготь под заднюю крышку, приоткрывал её, шутливо шепча: – А тут кто?»
Не то ребёнок Есенин, не то дурачок, но радовался часикам.
Шнейдер:
– «А через несколько дней, возвратившись как-то домой из Наркомпроса,
я вошёл в комнату Дункан в ту секунду, когда на моих глазах эти часы, вспыхнув золотом, с треском разбились на части».
Ну, золото не трещит и не так просто брегет разбить на ча-сти, но, видать, расколошматил часики Есенин основательно.
А зачем?
Наверное, семейные разборки.
Но обратите внимание – это произошло «через несколько дней», почти сразу после дарения.
А Наркомпрос – это Луначарский.
Эту фотографию в музее Дункан выдают за спальню Айсе-доры и Есенина в особняке на Пречистенке, где у них было толь-ко две комнаты
в остальных размещалась школа-интернат на 40 девочек и по этой мраморной лестнице два пролёта бежала Дункан с зо-лотыми часами.
Сейчас особняк принадлежит МИДу и проверить это фото проблематично.
Шнейдер:
– «Айседора, побледневшая и сразу осунувшаяся, печально смотрела на остатки часов и свою фотографию, выскочившую из укатившегося золотого кружка.
Есенин никак не мог успокоиться, озираясь вокруг и крутясь на месте».
Во завёлся мужик!
Полнейшее «буйство глаз и половодье чувств».
Шнейдер:
– «На этот раз и мой приход не подействовал. Я пронёс его в ванную, опустил перед умывальником и, нагнув ему голову, открыл душ…»
Герой Шнейдер – отнёс, опустил, нагнул – не боится буйного Есенина.
Шнейдер:
– «Потом хорошенько вытер ему голову и, отбросив по-лотенце, увидел улыбающееся лицо и совсем синие, но ничуть не смущённые глаза.
– Вот какая чертовщина… – сказал он, расчесывая паль-цами волосы, – как скверно вышло… А где Изадора?»
Да уж, конечно, скверно – он теперь за границу без часов поедет.
Шнейдер:
– «Мы вошли к ней. Она сидела в прежней позе, остановив взгляд на белом циферблате, докатившемся до её ног. Непода-лёку лежала и её фотография.
Есенин рванулся вперед, поднял карточку и приник к Айсе-доре.
Она опустила руку на его голову с еще влажными волосами.
– Холодной водой? – она подняла на меня испуганные гла-за, – Он не простудится?
Ни он, ни она не смогли вспомнить и рассказать мне, с чего началась и чем была вызвана вспышка Есенина».
Вот такой вот самодур был этот поэт Есенин.
Переводя на современный язык – баба ему Patek Philippe золотой подарила, а он его вдребезги расколошматил.
И не вспомнил почему.
Есенин