бросил взгляд на Савву. Два дюжих монаха едва сдерживали юношу, по щекам которого текли крупные слезы. Но он, опять-таки, не произнес ни единого слова, только что-то мычал и постанывал. И тут Катин осознал, что этот рыжебородый монах, художник был немым. Ему стало больно и страшно обидно за свою беспомощность. Вмешаться он не мог и, наверное, не имел право. Происходящее – это только сон, но слишком жестокий и поэтому слишком похожий на явь.
– Ладненько… – посмеиваясь, прошипел игумен. – Чаю, ты не жаждешь, яко да все окончилось подобру – темже обретай по-худому. Али ты запамятовал, кто отхватил у тя окаянный язык? Ежели не укажешь нам своих сотоварищей, утратишь и зенки.
– Ы-ыы, ы-ыы…
Юноша тщетно попытался вырваться, но вскоре силы оставили его, и он беспомощно повис на руках своих мучителей.
– На станок евоного, – приказал игумен.
Двое мужчин потащили обмякшее тело художника к странному сооружению в углу залы. Привязав, юношу к скамье, седобородый монах зажал его голову в деревянные тиски.
– Подивимся, яко ты замычишь, внегда твоя глава расколется на куски, ежели допрежде вежды твои на чело не повылазиють. Приступай, Петр.
Седобородый, кряхтя и раскачиваясь, будто нехотя, подошел к станку и начал, потихоньку, крутить ручку тисков. Савва вскрикнул и опять замычал.
– Ну, яко ты? Будешь упорствовать? Ладненько… Пробавляй, Петр, да с промедлением, поне поболе помучается, допрежде испустит дух… Пусть ведает, как препятствовать божественной воли. Неча своих сожительниц на досках малевать, да Великого Инквизитора конфузить да жалобить…
Алексей проснулся, как говориться, в холодном поту. Он долго лежал на спине, тщась постичь узренное виденье. Впервые в жизни он видел такой колоритный, живописный сон. Раньше ему, стыдно признаться, снились все больше толстозадые девки деревенские с большими сиськами, кои пытались его совратить и затащить на сеновал. Но он всячески упирался, орал благим матом. Все эти ночные кошмарики заканчивались головной болью, промокшей от пота майкой и серыми следами ночных поллюций на смятой простыне.
Но сегодняшний сон не был похож на перепутанные фантазии сексуально озабоченного юнца, слишком все закручено, как в хорошем голливудском блокбастере. Алексея смутило не то, что ему, обделенному природной фантазией человеку, пригрезился такой мудреный сон, а то, что сон нес какую-то информацию, кою он в силу опять-таки своей ограниченности не мог переварить и осмыслить.
«Почему я такой тупой, – подумалось Алексею, – вроде силой Бог меня не обделил, умею рисовать, причем неплохо, думаю, что все-таки поступлю в художественное училище, чего мне это не стоило. Если б не треклятое сочинение, в котором я удосужился сделать шестнадцать ошибок… И, вообще, зачем художнику уметь грамотно писать и изъясняться, главное уметь красиво писать на холсте и на бумаге. Дурацкие у нас правила приема в ВУЗы».
Молодой человек попытался заснуть снова,