ослепшая от ночных бдений над церковными книгами, и молится, молится, заученно выдыхая из впалого сморщенного рта: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых помилуй грешную душу рабы твоей неразумной Веры. Аминь».
От усталости тёмное, едва освещаемое немногочисленными свечами пространство стало расплываться в ее глазах, закружилась голова, нестерпимо захотелось есть. Слова псалмов слились в один непрекращающийся поток, изредка прерываемый громкими восхвалениями Господу. В голосе священника почему-то появились угрожающие, давящие интонации, и Вера стала сопротивляться этому голосу, пытаясь вернуть благостное состояние, испытанное вначале, но тщетно.
Внезапно к ее сердцу подкрался страх, Вере стало плохо, она присела на скамью. Появилось ощущение, что все это происходит во сне, достаточно встряхнуться, сбросить с себя оцепенение, закричать, в конце концов, – и исчезнет монотонный голос священника, заупокойное пение послушниц, одуряющий запах ладана и нестерпимый холод.
Вдруг одна из старых монахинь тяжело поднялась, захлопотала возле подноса, стоящего на боковом столике, и стала разносить по церкви хлеб, смоченный вином. Вера встрепенулась в ожидании: очень хотелось есть. Старуха поднесла хлеб всем, даже местным жителям – мужчине и женщине в теплых фуфайках – всем, кроме Веры, которую не заметила или не захотела заметить. А может, слишком вызывающе белел в сумраке церкви, среди серых одежд и серых лиц послушниц, ее куцый беретик?
Сжавшись в комок, чтобы было теплее, Вера с трудом подавила готовые выплеснуться слезы и, прижав руки к солнечному сплетению, попыталась унять бьющую изнутри дрожь. Она старалась вслушиваться в слова священника, чтобы вовремя креститься, но ощущение нереальности происходящего усиливалось. Опять закружилась голова.
«Я должна выдержать все испытания, которые посылает мне Бог, – думала Вера, – ибо на все Его воля. Он не оставит меня».
Неожиданно к ней подошел мужчина в фуфайке. Наклонившись к ее лицу, тихо спросил:
– Вам хлеба не дали? Возьмите мой, – и осторожно вложил в ледяную ладонь суховатый белый кусок.
Она очнулась:
– Спаси вас Господи.
После съеденного хлеба, слегка смоченного вином, головокружение прошло, стало легче, но холод сдавил сильнее. Вере показалось, что наступила беспросветная ночь, и не будет ей конца. Никогда. Завывания ветра за окном, гул сосновых крон стали единственными звуками извне. Время остановилось, и круговорот пространства застыл в центре широкой вздрагивающей спины читающего псалтырь батюшки. Его фигура потеряла свои очертания, расплылась, и слова, словно ледяные иглы, кололи сердце Веры холодом. Уже не верилось, что их произносил живой человек.
И вдруг откуда-то из глубин ее души, где память хранила самое сокровенное, всплыл жаркий месяц май. Как живой, встал перед глазами тот, за кого она тайно готова была