признание, что он под руководством своего старшего товарища помогал кому-то из руководства электростанции, подготовить ее взрыв. Допросы проводились примерно по одной схеме. Сначала уговаривали, потом били. При потере сознания отливали водой и снова били. Когда уже было невмоготу, дед признавался и следователь писал протокол. Дед тянул время, прикидываясь дурачком, для отсрочки побоев. Потом отказывался подписывать по неграмотности. Мало ли что вы там написали. Его снова били до бесчувствия и бросали. Так было несколько раз. При смене наркома, многих из тех, кого не успели осудить, и кто не подписал признательных показаний просто повышвыривали из тюрем. Дед Пушкарев тоже ни в чем не признался. Его полтора года калечили, на свободу вышел без зубов, с переломанными ребрами и отбитыми внутренностями, здоровье так и не восстановилось.
А наш дед, выйдя на свободу из Ингодинской тюрьмы, получил на автобусный билет монету в порядке компенсации за ошибку «органов».
– Вышел я, Володя, на улицу, смотрю, стоит «гайка» (так назывались рюмочные за шестигранную форму киоска), дай, думаю после такого выпью, а до дома как-нибудь доберусь. Хватило на стакан красного. Выпил, а встать не могу. И вот тут заплакал. Сколько меня мордовали и запугивали, я только злился, но, ни разу не плакал. А тут заплакал.
– А что это ты заплакал?
– Так испугался. Я ведь раньше ковшами пил. Хвачу ковш самогона или спирта и иду подвиги искать. Здоровый был, смену возле топки без перекуров выстаивал. А тут от стакана красного ноги отнялись. Что же, думаю, гады, вы со мной сделали? Я от красных петлиц еще долго вздрагивал и обходил их десятой дорогой.
Дед до войны так и работал на электростанции. Призвали его в тридцать шесть лет. Попал в противотанковую артиллерию ездовым. Под Ленинградом получил тяжелые ранения, ноги оказались нафаршированы осколками. Три года провел в госпиталях, ноги укорачивали ломтями, домой не писал. Поначалу пробовал, но ответов не было, и он перестал. Когда вернулся домой на культяпках чуть ниже колен, узнал, что жена его спилась, ушла неизвестно куда, а четырехлетняя дочка, которая родилась без него, живет у чужих людей. Забрал дочь, стали жить вдвоем. Потом сошлись с бабушкой, взрослые дети ее уже разъехались, так и жили до конца своих дней.
Дед и после поражал своим упрямством и преданностью идеалам молодости. Спустя много лет, в шестидесятые после разоблачения культа личности, стали сносить памятники Сталину. В Красном уголке, как назывался клуб, на втором этаже стоял большой гипсовый бюст Сталина. Его уничтожить не успели. Никто не мог понять, куда он исчез. И много лет спустя, когда в семидесятые годы, стало модно возить на лобовых стеклах автомобилей портреты Сталина, а приверженцы открыто призывать к его методам наведения порядка в стране, я пришел в гости к деду. В переднем углу на тумбочке стоял роскошный бюст генералиссимуса, выселив единственную дорогую вещь в доме –