за угол магазина, открыл бутылку и выпил прямо из горла половину. Выпитая водка несколько успокоила Алексея. Он пошел к речке, спустился на берег к самой воде и сел на поваленное дерево. В чёрной глади воды отражалась россыпь звезд. Лешка сидел неподвижно, и можно было подумать, что он спит. И только когда в поселке прокричали вторые петухи, Алексей поднялся, допил оставшуюся водку и направился в поселок. Подошёл к своему дому – тот горел всеми окнами. Дверь была незапертой. Алексей, осторожно ступая, вошел в комнату. Любка спала, Алексей подошел к столу, вырвал листок из тетради:
«Прошу не искать виновных в нашей смерти. Виноваты во всем я и неудавшаяся любовь, но какой бы она ни была, я не позволю смеяться над ней. Похороните, пожалуйста, нас в одной могиле. Алексей».
Дрожащими руками Алексей взял охотничий нож, подошел к спящей Любке. Она лежала, скрестив руки на высокой груди, уголки ее по-детски припухших губ улыбались. Любка видела счастливый сон. Ровное дыхание разливалось по комнате и гулко отдавалось в ушах Алексея. Сердце его сжалось, ненависть к Любке ушла куда-то в глубину, а любовь к ней вспыхнула с новой силой в раненой душе. Ладонь, до боли в суставах сжимавшая нож, ослабла. Нож стукнулся о пол. Любка пошевелила рукой, но не проснулась.
Алексей, взяв записку, скомкал её и бросил в ведро под умывальником, бесшумно ступая, чтобы не разбудить Любку, собрал чемодан, снова подошёл к столу, взял карандаш и долго сидел, низко опустив голову. Потом вдруг резко выпрямился, написал что-то на обложке тетради, взял чемодан, подошел к Любке, поправил на ней сбившееся одеяло и вышел.
1966 год
Живой
Марии Васильевне Муратовой -от всего сердца -
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Лошадь бежала рысцой, телега прыгала на ухабах. Николай сидел, свесив назад ноги, и махал провожающим фуражкой. Рядом с ним на телеге подпрыгивал вещевой мешок, его солдатское снаряжение. Николай видел в толпе Марию, её рассыпанные по плечам волосы. Она рвалась, но толпа не пускала её. Мария не кричала, не плакала, а только изо всех сил старалась вырваться из цепких рук бородатого колхозного кузнеца Степана. Николаю хотелось соскочить с телеги, подбежать к Марии и целовать, целовать её губы, щеки, лоб, растрепавшиеся волосы. Другая сила, не менее властная, чем любовь, удерживала его. Конюх Пантелей подгонял лошадь и все время приговаривал:
– Торопись, милая, торопись. Бойца везем. На фронт ему нужно, на фронт! – Когда он произносил слово «фронт», голос надламывался, настраивался на высокую ноту, и получалось что-то, подобное крику.
Телега прогромыхала по мостику, выстланному неотёсанными бревнами, и скрылась за молодой березовой рощицей. Толпа провожающих распалась. Все забыли о Марии, и она стояла тихая и безмолвная посреди дороги. Потом вдруг встрепенулась, вскрикнула и бросилась вперед, в ещё не улегшуюся от телеги пыль. Бежала, тяжело дыша, полусогнув свои сильные загорелые руки. За речкой остановилась, жадно вглядываясь в даль. Телеги не было видно. Прижав к высокой груди