на луг с похоронкой?» – думает Мария.
…Ты, хорошая девушка,
Насмотрись на любимого:
Скоро милому в армию.
Скоро будешь одна…
Песня растёт, ширится, наполняет своей мелодией
округу.
«Эх, девчонки, девчонки, вы своих женихов с песнями провожаете в армию, а мне и поглядеть-то на своего Коленьку не пришлось вдоволь».
Мария подходит к столу, включает свет, достает из шкатулки письмо – это последнее его письмо:
«…Машенька, милая! Завтра в бой. Этот бой должен стать решающим. Как только выпадет свободное время, напишу ещё. Целую тебя крепко-крепко. Жди, милая, я скоро вернусь… »
– «Скоро вернусь…». Коля, Коленька! Родимый мой! Я жду тебя, жду. Приезжай скорее, – говорит Мария. Берёт ручку и начинает писать письмо самому дорогому человеку. Она писала, а её глаза то затягивались грустной пеленой, то улыбались, загорались искорками счастья: «…Коля! Родной! Двадцатый год пишу тебе письма, а ты всё молчишь. Напиши мне, миленький, напиши… » – Мария пишет, а за деревней уже родилась новая песня:
…Только раз нам судьба этот выбор даёт –
От повторного толку не жди…
Выводят девчата, сливают свои голоса с баяном. Песня доходит до самого сердца, глубоко залегает в душу. Близки, очень близки её слова Марии.
Май – август 1967 года
Настя
Матери своей – источнику тепла и света -
ПОСВЯЩАЮ
Тонкая бельевая верёвка змеиным холодком обожгла руки. Настя оперлась рукой о стену. Её натруженная ладонь наткнулась на щетину мха в пазах. На глаза навернулись слёзы, обида давила горло. Жаль было оставлять всё это родное, построенное её руками. В мыслях пронеслись годы жизни в этом доме, с особой отчётливостью всплыл последний случай – и жалость улетела, снова, что несколько минут назад показалось родным, стало чужим и далёким.
– Настя! Где ты? Иди сюда, лярва! – кричит Семён, стучит по столу кулаками.
– Здесь я, Семён Васильевич, здесь. Что нужно? -Настя вышла с кухни, вытерла о передник руки. Взглянула на обрюзгшее лицо мужа, на всю его пьяную компанию.
Кирилл Малышев, брызгая слюной, спорил о чём-то с Антоном Кривым. Максим Залаянов рыгал, уткнувшись в тарелку. Табачный дым плотной завесой наполнил комнату, и свет керосиновой лампы сумрачно освещает её.
– Водки неси!
– Нет водки, Семён Васильевич, – отвечает Настя, называя мужа по имени и отчеству, а в душе так и клокочет отвращение ко всему.
– Что?! Водки нет?! Ох, ты, сука! Так, значит, мужа встречают?! Сейчас же найди! Видишь – люди сидят! Ну, что стоишь?! Иди!..
– Да где же сейчас искать-то?! Магазин не работает. Ложитесь спать, а завтра я вам с утра принесу. Ложитесь, Сёма, – смотри, и Лёшка не спит, мучается.
– Сказал, иди! – лицо Семёна побагровело, бесцветные пустые глаза вспыхнули злобой. Схватил стоящий у печки-голландки костыль и бьёт им по Настиному плечу.
– За что бьёшь, изверг?! За что?!.
– «Изверг»?!