это еще сильнее. Но Жан Морейль, или, вернее, Уж Фредди, – потому что Жан Морейль в это время был вычеркнут из списка людей, – Фредди медленно повернул к девушке жестокое лицо, произнес какое-то короткое ругательство, о котором можно было догадаться по выражению губ, поднял руку… Этого было достаточно, чтобы ему на шею бросилась обожающая его Ява, полная смирения и раскаяния.
Однако Фредди довольно часто поглядывал на круглые стенные часы между плакатами, прославляющими необычайные достоинства аперитивов с нелепыми, но звучными названиями. Между тем лучше, чем часы, стеклянный потолок этого зала, внезапно отразивший бледный свет зари, показал, что наступил конец ночи.
Фредди вскочил на ноги. Ява схватила свой чемодан и поспешила за ним. Бенко, встряхнувшись, сонно поплелась за ними следом.
Обри предусмотрительно опередил их в полумраке. Он видел, что Фредди, выдержав судорожное объятие Явы, удалился. Она провожала его взглядом, пока он совсем не исчез во тьме.
Выслеживать Фредди дальше не имело никакого смысла. Но Обри хотелось знать, что будет делать Ява, и он узнал это.
Ява, погруженная в свои грустные мысли, опустив голову, двигалась невеселой походкой и нисколько не заботилась о том, преследует ее кто-нибудь или нет. Впрочем, женщина, в особенности в Париже, всегда является предметом преследования; бедняжки так привыкли к тому, что за ними тянется один или несколько назойливых воздыхателей, что за ними очень легко следить, не вызывая никакого подозрения. Они принимают сыщика за ухажера, только и всего.
Но Ява даже не заметила присутствия Обри. Он видел, как она вошла в дом с вывеской «Меблированные комнаты».
Удовлетворенный, почти счастливый, Обри повернул назад. Ночь была плодотворна. Оставалось только отдать кому следует отчет о том, что произошло.
Это он выполнил в десять часов утра. Лионель выслушал доклад привратника и сообщил ему, что Жан Морейль вернулся домой при первых проблесках зари. У Лионеля хватило терпения простоять до тех пор в кустах.
Как бы интересны ни были сообщения Обри, он не мог предвидеть того эффекта и того изумления, которое они произведут на Лионеля де Праза. Молодой человек заставил его несколько раз пересказать сцену со змеями. Имя, прозвище, казалось, произвели на него совсем особое впечатление, настолько сильное, что Обри спросил у него причину.
– Это из-за альбома, – рассеянно ответил ему Лионель.
– Господин граф, разрешите мне вас спросить…
Но Лионель, занятый своими мыслями, которые, точно черные тучи, сгущались мало-помалу в более отчетливые формы, спросил, вместо того чтобы ответить на вопрос:
– Обри, сколько времени вы на службе у моей матери?
– Господин граф, я поступил на службу к мадам де Праз незадолго до смерти мадам Гюи Лаваль, у которой несколько месяцев служил метрдотелем.
– Следовательно, пять лет тому назад, во время кончины моей тетки, вы были в Люверси?
– Да, граф.
– Так вот,