но, если его ругали, он повертывался и уходил.
Если ему делали замечание «зря, не за дело», он возражал.
– Ему слово, а он – десять.
Он был прямо помешан на справедливости. И водворял ее всюду как мог.
– Словно не мы его, а он нас исправлять сюда приехал! – обиженно рассказывал мне о нем чиновник.
К тому же «пороться» за свои дерзости Балад-Адаш не давался.
– Его на «кобылу» класть, а он драться. «Не позволяем меня розгам трогать! Себе, другим, каким попало, резать будем! Не трогай лучше!» – кричит. Что с ним поделаешь?!
– Связать бы да выдрать хорошенько! – перебил кто-то, присутствовавший при разговоре.
– Покорнейше благодарю. Сегодня его свяжешь и выдерешь, а завтра он тебе нож в бок. С этими кавказцами шутки плохи.
В это время на Корсаковский округ налетел – именно не приехал, а налетел – новый смотритель поселений Бестужев.
Человек вида энергичного, силы колоссальной, нрава крутого, образа мыслей решительного: «Какие там суды? В морду, да и все».
К нему-то и отправили для «укрощения» Балад-Адаша.
Отправили с ответственным предупреждением, что это за экземпляр.
Весь округ ждал.
– Что выйдет?
Но пусть об этом рассказывает сам энергичный смотритель.
– Выхожу из канцелярии. Смотрю, стоит среди арестантов тип этакий. Поза свободная, взгляд смелый, дерзкий. Глядит, шапки не ломает[6]. И все, сколько здесь было народу, уставились: «Что, мол, будет? Кто кого?» Самолюбие заговорило. Подхожу. «Ты что, мол, такой-сякой, шапки не снимаешь? А? Шапку долой!» Да как развернусь, – с ног!
Балад-Адаш моментально вскочил с земли, «осатанел», кинулся на смотрителя: «Ты драться?»
Я развернулся – два. С ног долой, кровь, без чувств унесли. Поединок был кончен. Балад-Адаш укрощен.
– Думали потом, что он его зарежет. Нет, ничего, обошелся, – рассказывали мне другие чиновники.
– Плакал Баладка в те поры шибко. Сколько дней ни с кем не говорил. Молчал, – рассказывали мне арестанты.
Я видел Балад-Адаша. Познакомился с ним.
Балад-Адаш действительно исправился.
Его можно ругать, бить. Он дается сечь сколько угодно, и ему частенько приходится испытывать это удовольствие: пьяница, вор, лгун, мошенник, доносчик; нет гадости, гнусности, на которую не был бы способен этот «потерявший невинность» человек.
Лентяй – только и старается, как бы свалить свою работу на других.
Он пользуется презрением всей каторги и принадлежит к хамам – людям совсем уж без всякой совести, самому презренному классу даже среди этих подонков человечества.
Я спрашивал его между прочим и об «укрощении».
Балад-Адаш чуть-чуть было нахмурился, но сейчас же улыбнулся во весь рот, словно вспоминая о чем-то очень курьезном, и сказал, махнув рукой:
– Сильно мене мордам бил! Шибко бил!
Таков Балад-Адаш и его исправление.
Два одессита
Одесса дала Корсаковской тюрьме двух представителей.
Верблинского и Шапошникова.
Трудно