его статью (я тогда был редактором Международного Медицинского Журнала). Мы вспомнили вместе то проклятое время, и он проговорил: «Кто старое помянет…», – и я с ним согласился. Он был таким же продуктом эпохи, как и я, только под пресс он не попал. А ведь Сталин мог обрушиться, например, на биохимию (как прежде на генетику, информатику и прочие науки), и, тогда мой судья мог оказаться обвиняемым, а я, судьёй, и самое страшное в том, что я мог бы, вероятно, поверить в его вину, как он, вероятно, верил в мою. В общем, это была величайшая в истории трагедия населения огромной страны, которое в большинстве своем верило вождю, а он, возможно, был, кроме всего прочего, психически больной, о чём, к примеру, свидетельствовало мнение всемирно известного отечественного невролога и психиатра В.М. Бехтерева. Ученый после осмотра Сталина еще в 1927 году во всеуслышание заявил, что тот настоящий параноик и, по слухам, профессор поплатился за это жизнью. Разоблачение Сталина раскрыло глаза многим миллионам людей, особенно моим сверстникам, и мы, и, тем более, наши дети и внуки, живём в другой стране.
Наверное, про таких как я поэт сказал: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Не знаю, как насчет «счастлив» и насчет минут, но роковые годы на мою судьбу пришлись… Закончил я институт и интернатуру по хирургии и официально стал носить звание хирурга, хотя за время учебы и ординатуры у меня был один самостоятельно оперированный (да и то – при ассистенции опытного преподавателя) острый аппендицит, было снятие кожных швов и скрепок, перевязки при ранениях и подобные несложные манипуляции. На нашем медицинском сленге для таких специалистов есть специальный термин «хирургоид». Но по документам я был хирург, и впереди было распределение на работу. В то время эта процедура была обязательной. Врачей в стране не хватало, их ждали на периферии, куда выпускники ехать не хотели и, всеми правдами и неправдами, отлынивали от поездки. Директором нашего института (уже имени Пирогова, а не Сталина) был в то время генерал-майор медицинской службы, фамилию которого я не помню. А он меня, видимо, знал, во всяком случае, когда я вошел в зал комиссии по распределению, он сказал: «А, это наш известный, очень активный студент. Ну, доктор, куда ты хочешь поехать работать на благо Родины?». Этот сарказм, надо полагать, был связан с тем, что после всего, что со мной вытворяли, я должен был отказаться от распределения. А я спокойно сказал: «Поеду, куда Родина пошлет». Насчет «Родины» я, может быть, невольно подыгрывал директору, но я очень хотел поехать, мне было интересно. Как пациент, я много раз сталкивался с очень разными врачами, особенно с хирургами (о чем подробнее расскажу дальше), благоговел перед ними, вернее, перед возможностями хирургии, и мне не просто хотелось, а давно мечталось стать членом этого сообщества. У членов комиссии заметно отлегло от сердца: до меня трое выпускников подряд ехать по распределению отказались и, сидевший в комиссии секретарь парткома факультета, не знал, куда деваться от стыда (кстати говоря,