над закладкой фундамента храма. Впрочем, оранжерея на постоянной основе была закреплена за мной, как «Святой Тибальд» – за братом Михаилом, а биолаборатория и лазарет – за братом Яковом.
Мы изготавливали кирпичи для храма по примитивной технологии, известной еще в Древнем Риме, одновременно, для заготовки блоков из гранита, мы использовали электропилы с алмазными дисками, о которых строители прошлого не могли даже мечтать.
Чего нам действительно недоставало, так это вдоволь электрического кабеля и изделий из металлов. Мы мечтали о литейном цехе или хотя бы о самой простой кузнице, но пока мы не могли самостоятельно добывать руду и заниматься ее переработкой. Единственным источником металла был «Святой Тибальд», но в его конструкции в основном использовались сплавы, не поддающиеся обработке на доступном нам уровне. Словно опарыши, выедающие внутренности мертвой черепахе, мы потихоньку разбирали корабль изнутри, оставляя нетронутым лишь корпус и двигатели. И я не раз видел на лице брата Михаила грусть, ведь для него то, что нам приходилось делать с космическим скитальцем, было сродни каннибализму.
Професс Габриель вышел на связь с главной курией Общества Иисуса и доложил генералу Джованни Пикколомини об успехах экспедиции. Генерал передал, что Верховный понтифик требует отчет с подтверждением или опровержением сверхъестественной сути преображения Марса. «Нам предстоит еще очень много работы, – ответил професс. – Даже находясь на месте события, мы и на одну миллионную не приблизились к пониманию происходящих здесь процессов. Но одно не подлежит сомнению: Марс сегодня наполнен светом созидания, и мы с братьями как никогда сильно ощущаем близость Всевышнего». Чуть позднее нам были переданы слова Папы. «Sic auxilium vobis Deus!» – лаконично сказал Святейший.
Я находил истинную отраду в работе с растениями. Моими подопечными были шпинат, соя, лук-порей, вьющаяся клубника, немного болгарского перца. Но настоящими любимцами почему-то стали помидоры, хотя на Земле я не замечал к ним особой привязанности – ни гастрономической, ни душевной. Я дал имя каждому кусту, и всякий раз, находясь в оранжерее, я разговаривал с ними, словно с верными друзьями. Господь свидетель, как я радовался, когда пересаженная в подготовленный грунт рассада прижилась и когда на кустах появились первые цветочные кисти. Как подрастающие дети, помидоры поглощали все больше и больше моего внимания: Франческе требовалось удалить лишние побеги-пасынки, Анджею – лишние завязи, Луи нужно было переформировать стебель, а толстуху Эстер подвязать к каркасу оранжереи, поскольку ни один «напечатанный» «Голиафом» пластиковый кол не выдерживал ее веса… Я называл помидорушек по именам, я нежно пожимал им руки-ветви, я с наслаждением вдыхал терпкий томатный запах. Однажды за этим занятием меня застал брат Томаш: он заглянул в оранжерею, чтобы согласовать мой запрос на использование «Голиафа» для синтеза очередной партии химических удобрений. С тех пор меня стали величать