очень. Короче, он подыскал нам сбрую, и на телевидение на запись “Благодари свою счастливую звезду” мы надели эти хреновы твидовые пиджаки в гусиную лапку. Но сразу после программы их выбросили, оставили только кожаные жилеты, которые Эндрю купил на Чаринг-Кросс-роуд. “Где твой пиджак?” – “А фиг его знает. Подружка взяла поносить”. И он очень быстро въехал, что вот теперь ему всегда придется иметь дело с таким отношением. А что ему оставалось? Beatles везде, торчат из каждого угла, аж глазам больно. И если у тебя еще одна классная группа, нехуй мучиться и тупо копировать Beatles. Так что нам, естественно, досталась роль анти-Beatles. Еще одна “фантастическая четверка” в униформах – нет, нам было в другую сторону. Но тогда Эндрю устроил из этого беспредел. Раз все такие сладкие и все одеваются по шаблону и кругом сплошная показуха, делай все против правил, по крайней мере с точки зрения шоу-бизнеса и Флит-стрит[70]. То есть Эндрю взял идею того, что нужно как-то подавать себя публике, и превратил ее в черт знает что.
Само собой, мы ни в чем этом не волокли. “Чувак, мы слишком крутые, нам кривляться западло. Мы, блин, блюзмены, в свои-то восемнадцать лет. Прошли всю Миссисипи, видали Чикаго”. Вот так дурачишь сам себя. И все же мы действительно были бельмом на глазу. Плюс, разумеется, по времени попадание было прямо в точку. Все знают Beatles, мамы их обожают и папы их обожают, а эти – вы разрешите своей дочери выйти замуж за такое? И тема с имиджем “назло всем” оказалось почти гениальной. То есть ни Эндрю, ни мы гениями не были, просто эта придумка попала точно в яблочко, и после того, как все всё про нас поняли, стало нормально – мы теперь были готовы включиться в игру под названием “шоу-бизнес” и оставаться самими собой. Не надо было подстригаться под того парня или под этого. Эндрю для меня всегда был абсолютным образцом пиарщика. Такая заточенная бритва. Мне он здорово нравился – при всех нервах и головняках по поводу секса. Родители отправили его учиться в публичную школу Уэллингбороу, и со школой у него, как и у меня, не сложилось. У Эндрю внутри, особенно в те дни, всегда была такая мелкая дрожь, как у сервиза в буфете. Но он был абсолютно, железно уверен в себе и в том, что нам нужно делать, – при всей этой внутренней хрупкости. Само собой, он строил из себя крутого, как никто. Но мне нравилось, что он придумывал, мне вообще нравилось, как он думал. И поскольку у меня за плечами худо-бедно была худшкола и учеба на рекламщика, я мгновенно просек, что в том, чего он добивается, есть смысл.
Мы подписали контракт с Decca и через несколько дней – за чужие денежки! – сели писаться в Olympic Studios. Правда, большинство тогдашнего материала мы записали в другой студии – Regent Sounds. Одно название – “студия”: комнатенка, обитая контейнерами для яиц, с одиноким катушечным Grundig. Только, чтобы все выглядело как студия, его не поставили на стол, а повесили на стену. Считалось, если магнитофон на столе, значит, работают непрофессионалы. На самом деле все, чем они там занимались, это озвучание рекламных роликов: “Murray mints, Murray mints, the too-good-to-hurry