была поразительно любезна.
– Позвольте пожать вам руку, – сказала она. – Я хорошо знала вашего отца, да и вас самих, когда вы были еще ребенком.
– Знаю, сударыня, – сухо ответил Жак, не выказывая желания обменяться с маменькой рукопожатием. Думается, она это поняла, так как его нежелание было весьма заметно, но маменька очень осторожна и так искусно ведет себя, что никогда не попадает в ложное положение. Она сделала вид, будто приняла отвращение господина Жака за робость, и настойчиво сказала:
– Дайте же мне руку, я ваш старый друг.
– Я это прекрасно помню, сударыня, – ответил он еще более странным тоном и почти судорожно сжал ей руку. Словом, повел он себя так необычно, что супруги Борель удивленно переглянулись, а маменька, хоть ее и нелегко смутить, тяжело опустилась на стул и побледнела как смерть. Через минуту Жак опять ушел в сад, а маменька велела мне спеть романс, о котором она говорила Эжени. Впоследствии Жак сказал мне, что мой голос вызвал у него такую симпатию, что он возвратился в гостиную посмотреть на меня, – до тех пор он не видел меня в моем уголке. И с этого мгновения он полюбил меня – по крайней мере, он так уверяет. Но я все говорю совсем не о том, что собиралась сказать.
Я ведь начала рассказывать о странностях Жака и об одной написала, теперь хочу написать о другой. Недавно он пришел к нам как раз в ту минуту, когда я выходила из дому, повязанная синим ситцевым передником, и несла в руках глиняную миску с супом; я нарочно вышла через заднюю калитку, не желая никому попадаться на глаза в таком убранстве. Но случаю угодно было, чтобы господин Жак по прихоти, столь свойственной ему, повернул свою породистую лошадь именно в этот переулок.
– Куда это вы направляетесь? – спросил он, спрыгнув на землю, и загородил мне дорогу.
Мне очень хотелось избежать встречи с ним, но это было невозможно.
– Дайте мне пройти, – сказала я, – и ступайте в дом, подождите меня. Я сейчас вернусь, только отнесу корм своим курам.
– А где же они находятся, ваши куры? Я хочу посмотреть, как вы их кормите.
Он забросил поводья на шею лошади, сказав ей: «Фингал, иди в конюшню!» – и лошадь, которая понимает его слова, как будто знает человеческий язык, тотчас послушалась хозяина. А Жак взял у меня миску из рук, бесцеремонно снял крышку и увидел суп, очень аппетитный на вид.
– Черт возьми! – сказал господин Жак. – Так вы кормите своих кур супом? Полноте, я вижу, что вы идете навестить какого-нибудь бедняка. Не надо этого скрывать от меня – дело это самое обычное, и мне приятно видеть, что вы сами несете миску. Я пойду с вами, Фернанда, если позволите.
Я взяла его под руку, и мы направились к домику старухи Маргариты, о которой я часто тебе писала. Господин Жак всю дорогу нес суп, не боясь запачкать свои бледно-желтые замшевые перчатки, нес с таким непринужденным видом, как будто это было для него самое привычное в жизни дело.
– Другой на моем месте, – сказал он