без Клаши избе. Он то и дело выбегал на улицу и там, ожесточенно размахивая руками, страстно жаловался на свое горе кромешной тьме, как будто дожидался от нее утешения.
Перед рассветом ему удалось забыться в сарайчике, рядом с похрапывающим Тешатой.
Но сын боярский только притворялся, что спит. Он слышал все, о чем вполголоса кручинился рубленник безмолвной мгле.
Полные горечи и злобы к боярину жалобы пробудили в нем притихшие было мысли о мести и вновь всколыхнули вверх дном смятенную душу.
Не дождавшись, пока холоп проснется, Тешата осторожно толкнул его в плечо. Васька испуганно раскрыл глаза.
– Тише… Се аз… Тешата.
И, придвинувшись вплотную, неожиданно поцеловал соседа в щеку.
Рубленник принял поцелуй как знак сочувствия своему горю. Сердце его наполнилось глубокой признательностью.
– Ты… тебе…
Нужно было сказать что-то такое, чтобы сразу отблагодарить сторицею за его теплую ласку, но на ум приходили такие бесцветные и пустые слова, что Васька только вздохнул глубоко и, махнув безнадежно рукою, примолк.
Сосед наклонился к его уху.
– А что затеял, – бог порукой, аз во всем на подмогу пойду.
И, почувствовав, что холоп недоверчиво уставился на него, простер руки к небу.
– Перед Пропятым… Обетованье даю перед Пропятым не быть в деле твоем соглядатаем и языком, но споручником.
Он трижды перекрестился.
– Веруешь?
Выводков мужественно потряс его руку.
– Верую.
Обнявшись, они возбужденно зашептались о чем-то.
Было за поддень. Выводков заканчивал дверную резьбу, когда его внимание привлекли резкий звон накров и барабанный бой.
– Не до скоморохов, – недовольно поморщился он и подошел к окну.
С поля, с починков и деревеньки спешил на выгон народ. Через двор двое холопей несли боярское кресло. Окруженные сенными девушками, важно выплывали боярыня с дочкой.
В трапезную ворвался тиун.
– Не слыхивал сполоха, что ли?!
И скрылся так же поспешно, как и пришел.
Васька готов был перенести любую пытку, только бы не быть на суде боярском над Онисимом. Но боязнь навлечь подозрение заставила его идти на выгон.
Сгорбившись и качаясь из стороны в сторону, из погреба вышел старик.
Батожник огрел его изо всех сил батогом.
Узник вздрогнул, слезливо заморгал и поплелся к помосту, где восседал уже князь. Батожник непрестанно подгонял его батогом.
Затаив дыханье, стояли потупясь людишки. Нужно было напрячь всю силу воли, чтобы выжать на лицах тень улыбки. Спекулатари и языки не спускали глаз с толпы и всех, в ком подмечали сочувствие Онисиму, нещадно секли бичами.
Старик остановился перед Ряполовским, расправил слипшуюся бороду, снял шапку и, кряхтя, опустился на колени. Марфа весело фыркнула:
– Поглазей, матушка! У смерда-то кака шишка потешная на макушке от батога!
И, достав из кузовочка, привешенного к горбу шутихи, горсть орешков, бросила их в Онисима.
– Нос