рви её, рви, и вы все свободны до утра, это тебе будет наказанием за твою подставу и нерадивость.
– Не буду рвать, – тихо, но уже уверенно ответил боец.
– Так. Всем принять упор лёжа, и тебе тоже, слоняра! – заорал сержант на вымотанное подразделение и бросил фотографию на землю перед лицом её хозяина.
– Раз, два, полтора, – командовал, упиваясь своей властью, сержант.
Прошло неизвестно сколько времени, такое никто не считает, но все думают: – не может же это быть вечно, когда-то ведь и это закончится.
Никто не ныл и не юродствовал, все понимали, – такое может быть с каждым, нужен лишь только предлог.
– Ты хоть понимаешь, что ты весь взвод наказываешь тем, что, как баран, упираешься и хочешь уйти от своего личного наказания, которое ты заслужил в отличие от своих товарищей. Раз, два, полтора!..
– Боец встать! Ты свободен. Иди, отдыхай, ты действительно устал, тебе надо выспаться за ночь, пока твои товарищи до утра поотжимаются за твой косяк.
Солдат стоял, не шелохнувшись, не веря своим ушам.
– Вы у меня сдохнете здесь все, а он будет любоваться фотографией своей тёлки и дрочить на неё при случае в тёпленькой кроватке.
Боец, не желая уходить, в растерянности принял упор лёжа на том же месте перед строем, как бы в своё оправдание перед товарищами.
– Не понял? – протянул сержант, недоумевая, вытянув лицо. – Солдат, ты не понял приказ?! Рви, я сказал! Или вон отсюда! – заорал он, наклонившись над солдатом.
– Не могу, – прохрипел боец, глотая слёзы, непонятно откуда взявшиеся из обезвоженного тела, которые градом катились по сгоревшим на безжалостном солнце щекам. Видимо, где-то в потайном месте душа всё же держит какой-то неприкосновенный запас влаги именно для таких случаев.
– Тогда ешь! Жри, я сказал! Жри её! Без рук жри, раз рвать не можешь!
Боец упал лицом в фотографию любимой и, подцепив её край одеревеневшими губами, начал жевать её образ, рыдая, не в силах совладать со своими эмоциями.
Все мы, восемнадцатилетние пацаны, окончательно выбившись из сил, смотрели на это, лёжа, распластавшись на своих плоскоребристых животах. От нечеловеческой усталости у нас уже не было сил на какие-то эмоции или переживания, мы просто смотрели на факт, как через шантаж морально убивают человека, причём его же собственными руками, но сегодня нам повезло, – и это были не мы. А сломленный боец ел образ любимой, находясь на границе потери ощущения реальности, то есть психологического срыва, вспоминал её голосом слова из письма:
«Я поцеловала эту фотографию и прижимала её к сердцу, для тебя, перед тем, как положить её в конверт, когда тебе будет очень трудно, поцелуй меня, и всё пройдёт. А я буду ждать тебя. Только выживи, пожалуйста, выживи на этой чужой и проклятой войне или сделай так, чтобы тебя туда не послали. Ты же знаешь, если не выживешь ты, то не выживу и я, так что спасай нас обоих, нас