забыла.
– Я тоже.
Мы немного постояли молча и посмотрели на то, как идет дождь. Многие из выходящих на улицу начали в нерешительности останавливаться в дверях. Под козырьком становилось тесно.
– А ты торопишься? Может, переждем где-нибудь?
– А давай! – неожиданно для меня согласилась Кира.
Мы забежали под первую попавшуюся неоновую вывеску и нырнули в тёмную нору бара. Внутри было людно и шумно. Все столики оказались занятыми.
И, наскоро стряхнув с себя холодные капли дождя, мы двинули прямо к барной стойке. Со знанием дела я начал изучать коктейльную карту.
– Может, чего-нибудь согревающего? Глинтвейн или кофе с коньяком?
Кира пожала плечами и обратилась прямо к бармену:
– Стопку водки. Всклень.
– Не понял. Вам в шот налить или…?
Кира закатила глаза:
– Всклень значит «до краев».
– Две. И солёный огурец, пожалуй, – давясь от смеха, добавил я, – Для аутентичности (это уже в сторону Киры).
– У нас есть только оливки и корнишоны,– виновато заметил бармен.
– Давай последних!
Кира картинно уронила голову на скрещенные руки.
– А чего ты хотела? Изъясняешься выражениями из Словаря изящной русской словесности. Всклень…
– Нет такого словаря. Я по завету Солженицына стараюсь удержать «ближний пласт языка». Но он безвозвратно дохнет!
Я поморщился:
– Можно было и поизящнее выражение найти. «Испускает дух», например?
– Нет. Здесь он именно дохнет! Не чокаясь.
И Кира подхватила только что поставленный перед ней шот3 водки. Старательно налитый «всклень».
Удивительно!
Я столько представлял себе нашу встречу. С томительным ожиданием кофе за аккуратным столиком. Мхатовскими паузами. Взглядами вскользь. Опадающей пенкой и возрожденными надеждами. Вздохами. Экивоками. Потугами на интеллектуальный цинизм…
А мы даже не сидим – стоим бок-о-бок у стойки бара. Пьём водку. И смеёмся.
Глава 2. «Берлога»
Ещё не было сказано ничего о нашем прошлом. Никаких «Мы» и никаких «Если б…». Ни поцелуев. Ни обещаний. Ни томных взглядов, настойчиво ворошащих в глубинах памяти забытые чувства.
Но только лишь захлопнулась дверца попутки, увозившей Киру домой, я начал готовиться к её возвращению в свою жизнь.
И начал я, как водится, с нашей с Бобой «берлоги».
Мы снимали бывалую «двушку» на четвёртом этаже пегой хрущёвки.
Когда-то, вероятно, «двушка» была «трёшкой». Но узость кухни, напоминавшей скорее кладовую или бойлерную с огромным газовым котлом над раковиной, вынудили хозяев снести одну стену и провести незаконную перепланировку. В результате «сердцем» нашего жилища стала довольно просторная гостиная, разделённая посередине барной стойкой. Собственно, эта барная стойка с ядрёно-жёлтой глянцевой столешницей и хромированной ногой-пилоном и определила мой выбор квартиры.
Я снял её около двух лет назад. Через четыре года после нашего с Кирой расставания.