исконно патриотическим, причём патриотизм быстро перерастал в шовинизм.
10. История как шовинизм, опрокинутый в прошлое
«История – это политика, опрокинутая в прошлое» (В. И. Ленин). В 1948 году началась «борьба с космополитизмом», то есть возвеличение русского народа в ущерб иным (прежде всего – евреям, которых гнали отовсюду и громили как «безродных космополитов»; многих, уже отсидевших по приговорам 1930-х годов, отправляли в тюрьмы и лагеря снова). Начальство всех мастей и уровней спешило подтвердить свою верность правителю, пресса и литература наполнились «артамоновскими велосипедами»[35], поэтому «открытие мыса Челюскин русскими поморами» оказалось как нельзя кстати. Естественно, что сверху Окладникова торопили и даже карать за марризм не стали.
Сборник ИПРАМ, где Окладников был основным редактором и автором, вышел в свет в 1951 году, в самый разгар кампании. Тема русского превосходства развёрнута там открыто: предисловие прямо связало таймырскую находку с известной речью Сталина о превосходстве русского народа (1945 г.), с которой волна официального шовинизма началась. Ограничусь одной цитатой – в предисловии к сборнику сказано (с. 4), что таймырские находки
«подчёркивают то глубокое прогрессивное влияние, которое оказывали русские, проникавшие в глубь Севера, на коренное местное население».
Разумеется, из того факта, что горстка русских (о туземцах ПСФ принято молчать) погибла вдали от «коренного местного населения», ещё не следует ничего о «прогрессивном влиянии», однако призыв Окладникова писавшими об Арктике был подхвачен. Возьмем хотя бы книгу Василия Скалона, о которой уже была речь в Очерке 1. Книжку Окладникова 1948 года он упоминал.
Труд Скалона хоть и циничен, но всё-таки весьма полезен – списком литературы, которая притом вся или почти вся просмотрена автором. Говоря о мореходах близ Таймыра, Скалой смело развил идею превосходства русских, для чего взялся унизить великого Норденшельда, а затем даже восславил политику самоизоляции, известную ныне как «железный занавес».
Это не стоило бы теперь упоминания, если бы касалось только находок у мыса Фаддея, но Скалой, покончив с Норденшельдом, сформулировал свою главную посылку, ради которой написано остальное:
«в Арктику русские люди шли менее всего как завоеватели», так как «на этом пути не встречалось населения, в борьбе с которым необходимо было применение организованной воинской силы» [Скалой, 1951, с. 35].
Не стану описывать жестокую двухсотлетнюю войну России с населением Арктики, породившую самые разные формы рабства, местами доходившую до истребления местного населения. Желающим узнать реальную обстановку могу предложить, среди прочего, две недавно переизданные книги историка Сибири Петра Буцинского, одна из которых цитирована выше (п. 3) и в Очерке 1. Сам Пётр Никитич сочувствовал русскому завоеванию и отнюдь не подбирал данных о русских зверствах, но приводимый им материал страшен и заставляет вспомнить зверства испанских конкистадоров.