ему столь чуждым.) «Женщина, вскормившая его своей грудью» – с помощью этих слов он отстранялся, отходил на расстояние, чтобы издалека увидеть целое во всей его полноте – вместе с самим собой – «вскормленным» (как говорила бабушка Соня с ударением на «е» во втором слоге, – и «брошенным», добавляла она, «на произвол судьбы». )
Произвол судьбы – это, конечно, было сказано слишком сильно, что называется, в сердцах, – и все-таки содержало долю истины: отходя, отстраняясь, умирая (говорила Софья Аркадьевна) мы тем самым исключаем влияние собственной свободной воли на жизнь другого – а все что не зависит от нас, и есть судьба. Судьба – это свободная воля других, включая Бога (была ли она религиозна? – Митя не мог сказать; но имя Бога она произносила часто): он управляет Случаем – и случай представляет собой его непосредственное вмешательство; кроме того, он окружает тебя людьми (продолжала она) и люди довершают узор на ткани твоей жизни. Равнодействующая чужих воль («волений» – произносила Софья Аркадьевна) – всего лишь уток, ложащийся на основу твоей собственной воли и могущий более менее расцветить ткань, сделать ее крепче или наоборот истончить. О чем-то похожем он читал у Мелвилла в «Моби-Дике»: жизнь-прялка, наглядный образ судьбы. Не оттуда ли и бабушка Соня его позаимствовала? Или то символ еще более древний? Вечный символ человеческого бытия?
У соседа-физика было странное имя: Лёлик. Так называла его мать, ежедневно приходившая в часы приема с набором разрешенных продуктов. Всякий раз, выложив их сначала на тумбочку, она проводила сортировку по признаку «сейчас-потом», и то что «потом» относила в холодильник упрятанным «от расхищения» в большой целлофановый пакет. Митя решил, что выглядит она не намного моложе Сонечки. (Так за глаза называл бабушку отец, однако не вкладывая в это именование ни малейшей уничижительности; Митя привык не удивляться странностям во владениях имен, он и сам называл ее то «бабушкой», то «мамой» в зависимости от «контекста» -настроения, «других ушей», содержания «вести». Аналогичная странность имела место и в семье родственников, где его двоюродного брата Эдика называли почему-то «Петюшей». )
На правах друга Лёлик не только давал «уроки теоретической эротики», но и спрашивал, проявляя искренний интерес к другим судьбам, который в зависимости от целей зовут то сочувствием, то любопытством. А чаще сплавляется в нечто неразрывное и тогда оборачивается универсальной отмычкой – живой душе трудно сопротивляться проникновению в собственное чрево: она всегда исполнена надежды родить истину. Пришел день, когда раздражение, перебравшее, казалось, уже все оттенки, от молчаливой уклончивости до плохо скрываемого желания сказать грубость, переменилось неожиданно благодарностью: Митя ощутил потребность рассказать – все, могущее быть передано как события внешние, но и содержащие в себе некие