главнокомандующие столкнулись с новой проблемой. Солдаты пугались ружейных выстрелов; они падали на землю и закрывали голову руками, причём отказывались вставать даже тогда, когда десятники и надменные офицеры из аристократии начинали пинать их увесистыми армейскими сапогами. Впрочем, эти хвалёные офицеры, якобы просвещённая опора государства, показали себя немногим лучше. Если из десятка солдат все без исключения хлопались ниц от выстрелов и дыма пороха, то из такого же количества офицерства идентичным образом поступало приблизительно семеро. Эстерстил, за исключительное умение гнуть людей по своему желанию в любую сторону прозванный Палковичем, и тот отчаялся отвешивать могучие пинки своим храбрейшим генералам…
Когда же за две недели войско более-менее привыкло к ружьям и перестало бояться их, Король отдал приказ выступать навстречу Кеблоно. И вот тут-то появилась третья, и самая страшная, головная боль: неварские кочевники.
Неизвестно откуда взявшиеся степные бестии нападали на имперские легионы внезапно и, не ожидая и не требуя боя на равных основаниях, шли в наступление. Засыпав солдат градом стрел, кочевники отступали, стоило военачальникам отойти от первоначального шока и выстроить свои полки. При этом неварцы не несли никаких потерь, а вот имперцам приходилось плохо. Мало того, что после обстрела они лишались многих человек убитыми и ранеными, так это ещё и приводило к упадку настроения в войске…
Когда же Империя оказалась на границах Кеблонской Республики, воины столкнулись с новой неприятностью. Местные жители не оказывали никакого сопротивления, это верно, а потому, что их не было в опустевших домах. Вся провизия и скот испарились таинственным образом, колодцы оказались либо завалены, либо отравлены. А на подступах даже к самым захудалым городишкам стоял, словно частокол из отчаянных защитников, лес виселиц или колов, занятых сплошь представителями имперской аристократии и всех тех, кто стоял на стороне Империи. Наскоро собранное ополчение из ушедших в леса партизанить мужчин нападало на легионеров по ночам, поджигало дома, где те останавливались. Несколько раз в огне оказывался даже королевский штаб, и Его Величество с приближёнными едва избегали смерти.
Фолди казалось, эти жуткие две недели стоили ему минимум двадцати лет жизни. Зато Королю было удобнее всех: он лишь красовался на своём породистом скакуне и отдавал приказания, взрывался в случае их неисполнения и никогда не задавался вопросом, а почему же они не исполняются. Он писал письма жене, гонял Фолди, хоть тот по-прежнему числился его официальным любимцем, словно несчастную уличную собаку, виноватую лишь в том, что у неё нет дома, и громогласно жаловался своему новому фавориту, ленивому Саранусу Дзилу, что вся эта страна живёт и дышит пламенным желанием отравить его, королевскую, жизнь.
А Фолди и Эстерстил Палкович лишь злились в стороне и строили злодейские планы мести Саранусу, которые заключались в том, чтобы опозорить